На красный свет - [12]

— С вышки. Я не прыгну с самолета.

Она боялась высоты. И, когда практикантов стали подымать на самолете для настоящих прыжков, Халима отказалась. Да, она отказалась прыгать. Не всем же…

Ей было стыдно перед подругами, но она ничего не могла с собой поделать. Она боялась высоты, и все тут!

И вообще Халима была не из тех решительных и бойких девушек, которых можно встретить в любом коллективе.

Решительной и бойкой была другая. Подруга Халимы, Нора. Вот эта — да! Нора прыгнула с самолета раз, другой и третий. И получила звание парашютистки-спортсменки. А Халима — нет. Что делать?

Это не помешало их дружбе. Они дружили с детства. Ходили в одну школу. И вместе кончили ее. Вместе стали учиться на медицинских сестер. И выучились.

Новенький диплом в красивом красном переплете с золотыми буквами лежал на столе перед Халимой. И такой же точно — перед Норой. Медицинская сестра! Это не шутка. Ведь еще два года назад они были школьницами!

Диплом на имя Норы Зурабовой попал в руки Нориной матери. Она бережно завернула его в целлофан, спрятала в шкаф и сказала дочери несколько слов о важности этой бумаги — диплома. Собственно, это была целая речь. И так как отца у Норы не было, а ее мать считала, что должна сказать и за отца, речь получилась довольно длинная. Нора, подавляя зевок, выслушала ее до конца.

Диплом Норы Зурабовой был спрятан.

Там, куда мать устроила ее работать, Нору знали и без диплома. Доктор Кафанов знал Нору с пеленок. Какие тут дипломы! Разве только для проформы. Доктор Кафанов годы работал бок о бок с Нориной мамой: прекрасная медицинская сестра мать Норы — Рано-апа! Надо помочь Рано-апа с дочкой. Немыслимо отпустить ее — Рано-апа никогда не согласится на это.

Диплом на имя Халимы Алимовой не был спрятан так далеко. Он лежал под рукой, в ящике стола. Ему оставалось там лежать совсем недолго. Халима уезжала. Диплом перекочевал в старый чемодан, стащенный с чердака.

На улице стояла обычная жара августовского полдня, умеряемая свежим ветром, дующим с гор. Горы подступают к городу. В ясную погоду далеко видна вся гряда. Она похожа на верблюжий караван, уходящий в марево пустыни где-то там, по ту сторону земли.

Халима знает, что даже до ближайшего горного кишлака надо долго ехать сначала автобусом по дороге, вьющейся по склонам, словно виноградная лоза, а потом еще верхом на лошади или на ишачке. А эти ишачки почему-то любят идти по самому краю пропасти. По самому-самому краю. Что делать человеку, который боится высоты?

Жара. В окно виден кусочек площади, затененный карагачами. Их пышные кроны — это целые шатры. В них ведут шумную и беспокойную жизнь птицы. Прохожие норовят задержаться под тенью деревьев. Мужчины — в белых костюмах, женщины — в белых платьях. Так одеваются здесь летом. И это придает городу нарядный вид.

Дальше — улица, опаленная зноем… Город велик, разнообразен, оживлен. День его длится долго, от первых криков молочниц до синкопов джаза у неоновой рекламы кино, до ночного всплеска весел на Комсомольском озере.

Халима любит свой город, его площади, его бульвары. Белым и розовым цветом дарят каштаны прохожего. Они, как добрые гиганты, стоят со свечами в мохнатых руках. Нежное летучее пламя их освещало всю жизнь Халимы. Ребенком она играла под зелеными сводами. Школьницей сидела здесь с книгой. И теперь она прощалась с ними.

Прощалась с теткой. Нет, Халима ничего не имела против нее. Ведь добрая женщина заменила ей отца и мать. Но уж очень, просто невыносимо взбалмошна Шарафат-апа! Как говорят по-русски, у нее семь пятниц на неделе.

То она душит Халиму в своих объятиях:

— Почему ты так бледна, мой тюльпан? Ты тонка, как рисовый корень! Нельзя сидеть все время над книгами. Сходи погуляй, мой цветок!

То она беспричинно сердится на Халиму:

— Видит бог, родную дочь я не смогла бы воспитать лучше. Я для тебя ничего не жалею. А ты все недовольна. Ты убегаешь из дому, словно за тобой гонится шайка басмачей!

— Чем же я недовольна? — удивляется Халима. — Я люблю вас, как любила бы мать.

— Нет, мой бутон, я вижу.

И Шарафат заливается слезами. Ее большие черные, все еще красивые глаза всегда на мокром месте.

Все это изрядно надоело Халиме. По правде сказать, она обманула тетку, начав учиться на медсестру. Тетка мечтала:

— Ты должна учиться на врача. Этого хотела твоя покойная мать, да будет ей земля пухом! Это должно быть так. — И сейчас же следовали длинные сожаления все на одной и той же ноте: — Ах, если бы была жива твоя мать! Посмотрела бы на тебя: какая ты стала красивая и умная…

Халима не чувствовала себя ни умной, ни красивой.

В зеркале на нее смотрела чернокожая девчонка с диковатыми глазами под широкими бровями, сурово сходящимися на переносице.

Халиме вовсе не улыбалось шесть лет мучиться на медицинском. Она хотела работать, быть независимой.

Она уговорила Шарафат, что, поработав медсестрой, уже наверняка попадет в институт.

Это была сущая правда. Но Халима не собиралась поступать в институт. Ее устраивала профессия медицинской сестры. Перед ней открывалась возможность быть самостоятельной. И было бы просто глупо ею не воспользоваться.