На качелях XX века - [32]
Что касается «своего», то я много экспериментировал в области дифенилйодония, тщетно пытаясь разработать путь синтеза солей последнего, действуя и фенилйодидхлоридом, и треххлористым йодом на бензол по Фриделю — Крафтсу[132]. Результатом было только хлорирование бензола. Я довольно широко знакомился по литературе с металлоорганическими соединениями, особенно ртути, олова, свинца, мышьяка, видя в катионах этих соединений потенциальные псевдоэлементы. Мне стало ясно, что алкилы в этих металлоорганических соединениях играют роль «затычки валентности», и катион с каждой такой новой затычкой как бы переезжает на одно место влево в периодической системе. Через несколько лет я прочел такое правило в вышедшей тогда книге R. Garzuly Organometalle[133]. Мне и в голову не приходило, что такое обобщение заслуживает опубликования. Пристальное знакомство с «органометаллами» пришло, однако, на несколько лет позднее, именно в 1926–1927 гг.
В 1922–1923 гг. на столе у меня обычно была поставлена какая-нибудь из реакций задания Николая Дмитриевича, а сбоку на консоле какая-нибудь из «своих» реакций. В случае прихода Зелинского она маскировалась или убиралась в стол. Иногда Николай Дмитриевич заставал врасплох и задавал вопрос: «А это у Вас что?» Тогда я отвечал: «Это просто так», и такого ответа обычно хватало. Однажды Зелинский застал меня за освещением вольтовой дугой некоей реакционной массы; я вкапывал в смесь амилена со спиртовым раствором цианистого калия соль меди. Мне пришло в голову, что циан, этот псевдогалоид, выделяемый при реакции соли меди с цианистым калием, по крайней мере, при понуждении светом присоединится к амилену. Пришлось объяснить мою надежду.
Николай Дмитриевич очень заинтересовался и отнесся к этой контрабанде с живым сочувствием, на протяжении ближайших дней следя за работой с интересом. Я прогидролизовал ту порцию продукта реакции, в которой должен был быть полученный динитрил, и выделил двухосновную кислоту, точка плавления которой совпадала с точкой плавления ожидаемой пентандикарбоновой кислоты. Хотя это и давало уверенность в осуществлении столь необычной реакции, но необходимо было более убедительное доказательство, и я сделал анализ на углерод и водород сожжением. И того, и другого оказалось катастрофически мало. Это было что-то другое. Что именно? Мне не пришлось ломать голову, так мало углерода и водорода могло быть там, где много кислорода. Это дициан, выделяясь, гидролизовался в щавелевую кислоту. Точка плавления дигидрата щавелевой кислоты случайно совпадала с точкой плавления ожидаемого изомера пентандикарбоновой кислоты! Я просто воспроизвел синтез Вёлера[134]1824 г. Удар обухом по голове!
Дальнейшее разыгралось в кабинете Николая Дмитриевича, куда я зачем-то пришел. Он спросил меня о состоянии дел с моим присоединением циана по двойной связи. Я коротко ответил, что это оказалась щавелевая кислота. «Эх Вы, синтетик щавелевой кислоты», — сказал он мне. Это мне показалось очень обидным, и я вспыхнул. «Разве Вы, Николай Дмитриевич, никогда не ошибались?» — спросил я. Он понял, что дотронулся до еще незажившей раны, и очень мягко извинился и утешил.
К этому времени я уже уволился с Курсов усовершенствования и нигде кроме МГУ не работал. А работа в качестве «оставленного при кафедре» была бесплатной. Вероятно, в какой-то мере это обстоятельство, а, может быть, в еще большей мере и выявившееся мое свойство «кошки, которая гуляет сама по себе», побудили Николая Дмитриевича сделать мне следующее предложение. К нему обратился химик М.А. Ракузин[135], о котором он говорил с уважением, с просьбой порекомендовать ему помощника ассистента в научном исследовании. Ракузину НТО ВСНХа[136] обеспечивал оплату этого ассистента. Это место и предложили мне, а работать я мог на старом своем месте. Мне ничего не оставалось, как согласиться. Сам Ракузин был стар, болен и малоподвижен. Я должен был раз-другой в неделю ходить к нему домой. В моей жизни это мало что меняло, кроме того, что Николай Дмитриевич перестал интересоваться моей работой и подходить ко мне во время обходов. Это давало мне большую свободу ставить свои опыты. К работе же, поручаемой мне Ракузиным, я относился спустя рукава, поскольку не совсем ее понимал.
Ракузин в науке известен был некоторыми исследованиями нефти и открытием ее оптической активности, оттуда, вероятно, и возникло его знакомство с Н.Д. Зелинским. Но он задался, как теперь мне понятно, очень интересной мыслью, обреченной, однако, на полную неудачу и из-за моего совершенного незнакомства с той областью, к которой она относилась, и из-за неготовности науки, и из-за технической невооруженности не только нашей лаборатории, но и науки того времени в целом.
Он предложил мне адсорбционно фракционировать на окиси алюминия столь сложные белковые смеси, как антидифтерийная сыворотка и т. п. Напомню, что хотя М.С. Цвет
