На качелях XX века - [30]

Утром первым поднимался папа и ставил самовар. Я или Вася бежали в лавочку (начинался НЭП) и покупали давно не виданный белый или пеклеванный хлеб[116]. Пили чай, и папа отправлялся преподавать математику на Курсы особого назначения (КОН), для чего, как я уже говорил, ему пришлось на старости лет овладеть начатками дифференциального и интегрального исчисления, что он с успехом и в короткое время и сделал еще в Щелкове, откуда он первое время ездил на эти КОН.

Организатором и душою дела на КОН был старший из братьев Виноградовых — Михаил Петрович, в гимназические годы папин ученик, которого папа репетировал в семействе своего дяди.

М.П. Виноградов стал инженером, участвовал в революционных событиях 1905 г. (он был большевиком), после них эмигрировал в Швейцарию и Францию и вернулся на родину после революции 1917 г. Как и для всех Виноградовых, да и всех близко знающих папу, папа был для него совершенным авторитетом. Папе нравилось преподавание на КОН: и новая для него взрослая рабочая аудитория, и новая область математики. Мне кажется, что, несмотря на отсутствие огорода и любимых земледельческих занятий, в это время папа снова чувствовал себя полнокровным участником жизни.

Вася поступил в Институт геодезии и картографии и жил с нами. В то время поступить в вуз было не легко, так как предпочтение отдавали рабочим. Тем большее удовлетворение вызывала учеба Васи в вузе, хотя выбор этого вуза и был случайным — по линии наименьшего сопротивления. Вскоре к нам присоединилась и Таня, которая по болезни вынуждена была пропустить в опытно-показательной школе-коммуне один или два года и теперь снова училась там, а жила с нами.

В 1923 г. мои родители радостно и широко (по нашим масштабам) отпраздновали серебряную свадьбу. Это происходило в обеих комнатах мезонина — Ключаревы предоставили нам и свою комнату. От каждого родственного семейства были только представители, и то набралось человек сорок, если не пятьдесят. В 1925 г. мама тоже перебралась из Щелкова в Москву: она так зарекомендовала себя в школе, что ей предоставили заведывание одной из московских начальных школ — на Ленинградском шоссе, во Всехсвятском[117], и жилье при школе — две комнаты в трехкомнатной квартире, куда наши и переехали, за исключением меня и Васи. Это было последнее жилище папы. К этому времени КОН прекратил свое существование, и папа «поступил на службу» в Отдел народного образования Моссовета (последняя его работа).

Лаборатория «II практикум»

Меня, оставленного при кафедре Н.Д. Зелинского (органической и аналитической химии), «поселили» теперь в сравнительно небольшую (имеющую шесть рабочих столов) лабораторию, на двери которой красовалась вывеска «II практикум» и которая была расположена в первом этаже, дверь в дверь с той комнатой — библиотекой, — где мы с Язвицким ночевали, исполняя свои бесплатные функции сторожей. Это была чрезвычайно удобная для работы комната, совершенно новая, с единственным недостатком: она имела всего один вытяжной шкаф и, значит, была мало приспособлена для работы с пахучими и ядовитыми веществами. Комната имела форму вытянутого прямоугольника с входом посредине длинной стороны, в ней находились три спаренные стола, расположенные перпендикулярно к этой длинной стороне, но не примыкавшие к стенам, а «островные». По стенам тянулись консоли для вспомогательной работы. Я был влюблен в эту прекрасную лабораторию и в свой рабочий стол. В течение всей жизни я часто видел во сне этот свой рабочий стол, и сон всегда был окрашен в грустные тона утраты.

Хозяйством кафедры ведал тогда А.П. Терентьев. На складах подвала под аудиторией было сосредоточено большое богатство реактивов Кальбаума[118], посуды Шотта и всякой лабораторной аппаратуры. Александр Петрович временами пускал нас — теперь уже не студентов, а научных работников — в эти пещеры Аладдина, и мы набрасывались на эти богатства, как воробьи зимой на хлеб. Многие из этих вещей служили мне потом долгие годы, а некоторые иногда снятся до сих пор: чудесный эксикатор с наклеенной на нем этикеткой «W. de Longuinoff, universitet de Laussanne»[119] и особенно изящная водяная баня конической формы с ирисовой диафрагмой, к которой я сам выдул стеклянный постоянный уровень. Эта чудесная баня служила мне верой и правдой лет десять. Получили мы из пещеры Аладдина и по набору укороченных термометров, и прекрасное шоттовское стекло, о котором (это уже в компании «сабанета») сочинили целую поэму, из которой помню такие строфы:

Стекла из Иены цвет зеленый —

Холодный и прозрачный цвет —

В моей душе, в него влюбленной,

Других сортов стекла уж нет.

Изящной колбы Шотта шейка,

Как шея лебедя стройна,

Бокал заздравный мне налей-ка,

За шейку выпью я до дна.

Южный крайний стол во «II практикуме» занимал тогда ассистент и мой учитель по органическому практикуму В.В. Лонгинов (фото 13). В это время он уже редко экспериментировал, но иногда писал за консолем или спрашивал студентов. Он поддерживал свое место в состоянии безупречной, сияющей чистоты, натирая линолеум стола сплавом воска и скипидара, до блеска протирая стекла шкафика. Vis-a-vis