На грани тьмы и света - [8]
Шрифт
Интервал
Но, утверждаясь, я — смогу.
Ты учишь верить. Ты не идол,
Но заставляешь столько раз
Подняться так, чтоб свет я видел,
Как, может, видят в смертный час.
Тебе не стану петь я гимны,
Но, неотступная, всерьез
Ты о несбыточном шепчи мне,
Чтоб на земле мое сбылось.
1964
«Здесь — в русском дождике осеннем…»
Здесь — в русском дождике осеннем
Проселки, рощи, города.
А там — пронзительным прозреньем
Явилась в линзах сверхзвезда.
И в вышине, где тьма пустая
Уже раздвинута рукой,
Душа внезапно вырастает
Над всею жизнью мировой.
Она взлетит — но и на стыке
Людских страстей и тишины
Охватит спор разноязыкий
Кругами радиоволны.
Что в споре? Истины приметы?
Столетья временный недуг?
Иль вечное, как ход планеты,
Движенье, замкнутое в круг?
В разладе тягостном и давнем
Скрестились руки на руле…
Душа, прозрей же в мирозданье,
Чтоб не ослепнуть на земле.
1964
«Все гуще жизнь в душе теснится…»
Все гуще жизнь в душе теснится,
Вы здесь — и люди, и дела.
Вас прихотливою границей
Моя рука не обвела.
Ищу безадресную радость,
Не изменяя вам ни в чем,
А вы — входите и врывайтесь,
Но — под моим прямым лучом.
Шумны, напористы, бессчетны…
Меня для вас как будто нет.
И не слепит поочередно
Внимательный глубокий свет.
Томясь потерями своими,
Хочу обманчивое смыть,
Чтобы единственное имя
Смогло на каждом проступить.
И, подчиняясь жажде острой,
В потоке судеб, дней, ночей
Спешу я сам на перекресток
Людских угаданных лучей.
1964
«Водою розовой — рассвет…»
Водою розовой — рассвет.
В рассветах повторенья нет.
И, кажется, в ночи решалось,
Какою быть она должна —
И переливчатая злость,
И тучи дымная усталость,
И голубая глубина.
Как непривычно день начать!
Теней обрывки на плечах.
Как будто из вчерашней жизни,
Неискушенный, я встаю:
Огни, уйдите! Солнце, брызни!
Живущий — в тело,
в сердце,
в мысли
Вбираю огненность твою.
И что-то въевшееся в нас
Ты выжигаешь всякий раз,
Чтоб сокровенное открылось
Перед землею и тобой, —
И жизнь опять щедра на милость,
Восполнив дней необратимость
Неугасимой новизной.
1964
«Звезда обнажилась в просторе…»
Звезда обнажилась в просторе.
О дай к тебе верно прокрасться!
Не страшно споткнуться о горе —
Боюсь наступить я на счастье.
Глаза мои слепнут от света,
Глаза мои слепнут от мрака,
А счастье, притихшее где-то,
Стесняется слова и знака.
Клонясь головою повинной,
Я беды делю на две части, —
И горькая их половина —
Незряче измятое счастье.
1964
«Лучи — растрепанной метлой…»
Лучи — растрепанной метлой.
Проклятье здесь и там —
Булыжник лютый и литой
Грохочет по пятам.
И что ни двери — крик чужих
Прямоугольным ртом,
И рамы окон огневых
Мерещатся крестом.
Как душит ветер в темноте!
Беги, беги, беги!
Здесь руки добрые — и те
Твои враги, враги…
Ногтями тычут в душу, в стих,
И вот уже насквозь
Пробито остриями их
Все, что тобой звалось.
За то, что ты не знал границ,
Дал воле имя — Ложь,
Что не был рожей среди лиц
И ликом — среди рож.
Лучи метут, метут, метут
Растрепанной метлой.
Заносит руку чей-то суд,
Когда же грянет — Твой?
1964
«Я услышал: корявое дерево пело…»
Я услышал: корявое дерево пело,
Мчалась туч торопливая, темная сила
И закат, отраженный водою несмело,
На воде и на небе могуче гасила.
И оттуда, где меркли и краски и звуки,
Где коробились дальние крыши селенья,
Где дымки — как простертые в ужасе руки,
Надвигалось понятное сердцу мгновенье.
И ударило ветром, тяжелою массой,
И меня обернуло упрямо за плечи,
Словно хаос небес и земли подымался
Лишь затем, чтоб увидеть лицо человечье.
1965
«Мирозданье сжато берегами…»
Мирозданье сжато берегами,
И в него, темна и тяжела,
Погружаясь чуткими ногами,
Лошадь одинокая вошла.
Перед нею двигались светила,
Колыхалось озеро без дна,
И над картой неба наклонила
Многодумно голову она.
Что ей, старой, виделось, казалось?
Не было покоя средь светил:
То луны, то звездочки касаясь,
Огонек зеленый там скользил.
Небеса разламывало ревом,
И ждала — когда же перерыв,
В напряженье кратком и суровом,
Как антенны, уши навострив.
И не мог я видеть равнодушно
Дрожь спины и вытертых боков,
На которых вынесла послушно
Тяжесть человеческих веков.
1965
«На берегу черно и пусто…»
На берегу черно и пусто.
Себя не держат камыши.
Вода уходит, словно чувство
Из обессиленной души.
И обнажает предвечерний,
Уже не отраженный свет
В песке извилины теченья
И трепета волнистый след.
Сквозная судорога в водах —
Как в угасающем лице.
Непокоренья гордый подвиг
В их преждевременном конце.
Не оживив ни луг, ни поле,
Здесь устроители земли
По знаку неразумной воли
Всеосушающе — прошли.
И корни мертвенно обвисли
У вербы на краю беды,
И как извилина без мысли —
Речное русло без воды.
Прогресс, и я — за новью дерзкой,
Чтобы ее неумный друг
Не смог включить в твои издержки
Дела слепых и грубых рук.
1965
«Хлестало, трясло, обдавало…»
Хлестало, трясло, обдавало
Пронзительно-светлой водой,
И в туче гудели обвалы
Над плоско прибитой землей.
И слой удушающей пыли —
Осадок пройденного дня —
Дождинки стремительно смыли
С дороги моей и с меня.
И в гуле наклонного ливня,
Сомкнувшего землю и высь,
Сверкнула извилина длинно,
Как будто гигантская мысль.
Та мысль, чья смертельная сила
Уже не владеет собой,
И все, что она осветила,
Дано ей на выбор слепой.
1965
«Все, что было со мной, — на земле…»
Все, что было со мной, — на земле.
Еще от автора Алексей Тимофеевич Прасолов
