На грани тьмы и света - [6]

Стояло солнце диском дымно-черным.

Опали камни. Эхо улеглось.

С обломком ветки на рогах точеных

Мелькал в просветах оглушенный лось.

Ничком лежало свернутое тело.

Открытый рот — как омертвелый крик.

На много метров шапка отлетела,

И чуть дымился стиснутый пальник.

Вы эту силу юную измерьте

В ее живой бесстрашной наготе.

Кричат словами — о нелепой смерти,

Молчаньем — о спасенной красоте.

1963

«Уже заря пошла на убыль…»

Уже заря пошла на убыль

И с желтым облачком свела

И черный крест, и черный купол,

И черные колокола.

В разноголосице весенней

Неслись трамваи и такси,

И просквозило сумрак пенье

Пасхальным отзвуком Руси.

И пенье меркло — будто ждали,

Что им ответят с высоты…

Казалось, души улетали

Через чернеющие рты.

Казалось, светоносный кто-то

Ответит сонмищу людей:

Мир в напряженье — перед взлетом

Иль перед гибелью своей?

Но замелькали шапки, шали,

Карманный зазвенел металл…

Нет, никого они не ждали

И осмеяли б тех, кто ждал.

Им слишком трезво ясен жребий.

И в переулки потекли

Они — бескрылые для неба

И тягостные для земли.

1963

«Широкий лес остановил…»

Широкий лес остановил

Ночных ветров нашествие,

И всюду — равновесье сил,

И дым встает торжественный.

Шурши, дубовый лес, шурши

Пергаментными свитками,

Моей заждавшейся души

Коснись ветвями зыбкими.

За речкой, трепетной до дна,

За медленными дымами

Опять зачуяла она

Огромное, родимое.

И все как будто обрело

Тончайший слух и зрение —

И слышит и глядит светло

В минутном озарении.

Сквозит и даль и высота,

И мысль совсем не странная,

Что шорох палого листа

Отдастся в мироздании.

В осеннем поле и в лесу,

С янтарным утром шествуя,

Я к людям душу донесу

Прозрачной и торжественной.

1963

«Оденусь — и я уж не тот…»

Оденусь — и я уж не тот:

Иным неподвластный заботам,

Мгновенно я взят на учет

И строгому времени отдан.

Услышу гудок на ходу —

И в гуле густом и высоком

Иду я привычно к труду —

Иду к человечьим истокам.

А тень вырастает длинней,

Знакомая мне и чужая.

Ломается в груде камней,

Походку мою искажая.

И тень ли, поденщик ли тот,

Что смотрит глазами пустыми,

Когда обыденность убьет

В работе значенье святыни?

Большой, угловатый в плечах,

Словцом перекинувшись скупо,

Товарищ отпустит рычаг

И место, и ночь мне уступит.

И крикнуть захочется мне:

— Откликнись, какая там эра

Свой прах отложила на дне

Открытого мною карьера?

Сюда, в непогожую мглу

Я вынес по вызову ночи,

Как мой экскаватор стрелу, —

Мечту в нетерпенье рабочем.

1963

«В ночи заботы не уйдут…»

В ночи заботы не уйдут —

Вздремнут с открытыми глазами.

И на тебя глядит твой труд,

Не ограниченный часами.

И сколько слов — из-под пера,

Из-под резца — горячих стружек,

Пока частицею добра

Не станет мысль, с которой сдружен.

Светла, законченно-стройна,

Чуть холодна и чуть жестока,

На гордый риск идет она,

Порой губя свои истоки.

Оттачивая острие,

Летит в безвестное нацелясь, —

И постигаем мы ее

Космическую беспредельность.

Не отступая ни на пядь

Перед бессмыслием постылым,

Она согласна лишь признать

Вселенную своим мерилом.

1963

«Ты в поисках особенных мгновений…»

Ты в поисках особенных мгновений

Исколесил дорогу не одну,

По вспышкам преходящих

впечатлений

Определяя время и страну.

И в каждой вспышке чудилось

открытье,

Душа брала заряд на много лет.

Но дни прошли — и улеглись событья

В ней, как в подшивке выцветших

газет.

Ей нужно чудо, чтоб завидно

вспыхнуть.

Но, это чудо в людях не открыв,

Ты выдаешь испытанною рифмой

Свой мастерски наигранный порыв.

Блюдя приличье, слушают не веря,

Зевком снижают с мнимой высоты,

И все невозвратимые потери

На сложную эпоху свалишь ты.

Не утешайся логикою гибкой.

Эпоха жарко дышит у дверей,

Как роженица — с трудною

улыбкой —

Насмешкой над обидою твоей.

1963

«Нагрянет горе…»

Нагрянет горе. Сгорбит плечи.

И рядом дрогнет лучший друг.

Но сердцу ясно — круг очерчен,

И ты один вступил в тот круг.

Угрюмо ширится молчанье,

Испугом округляя рты,

И в немоте первоначальной

Все ждут как будто — что же ты?..

Когда заметят слезных пятен

Горячий глянец на лице, —

Им сразу легче — ты понятен

В их сострадательном кольце.

Но нет слезы. И нет излома

В крутой суровости бровей, —

Каким-то странным, незнакомым

Ты станешь для родных людей.

С дождем не все на свете грозы,

И та, что без дождя, страшней.

Ты знаешь цену льющим слезы

И цену твердости своей.

Чугун отдастся в тяжком шаге,

Но на толпу перед тобой

Повеет силой — как от флага

Со строгой черною каймой.

1963

«Густая тень и свет вечерний…»

Густая тень и свет вечерний,

Как в сочетанье явь и сон.

На золотое небо чернью

Далекий город нанесен.

Он стал законченней и выше,

Не подавляя общий вид.

Движенья полный — он недвижен,

Тревожно-шумный — он молчит.

Без мелочей тупых и тусклых

Он вынес в огненную высь

И строгость зодческого чувства,

И шпили — острые, как мысль.

1963

«Он вывел в небо заводскую…»

Он вывел в небо заводскую

Монументальную трубу,

И час и два держал людскую

Там, у подножия, толпу.

В нас тяга к высоте издревле.

И вот приплюснулись у стен

Зеваки, вниз ушли деревья,

Дома и ежики антенн.

Тысячелетней гордой силой

Отчаянное ремесло

Торжественно и неспесиво

Его над всеми вознесло.

И справа месяц запоздалый,

И солнце в левой стороне

С далеким, маленьким, усталым —

С ним поднимались наравне.

1963

«Сюда не сходит ветер горный…»

Сюда не сходит ветер горный.