На грани тьмы и света - [9]

Но остался, как верный залог,

На широком, спокойном крыле

Отпечаток морозных сапог.

Кто ступал по твоим плоскостям,

Их надежность сурово храня,

Перед тем, как отдать небесам

Заодно и тебя и меня?

Он затерян внизу навсегда.

Только я, незнакомый ему,

Эту вещую близость следа

К облакам и светилам — пойму.

Нам сужден проницательный свет,

Чтоб таили его, не губя,

Чтобы в скромности малых примет

Мы умели провидеть себя.

1965

Мост

Погорбившийся мост сдавили берега,

И выступили грубо и неровно

Расколотые летним солнцем бревна,

Наморщилась холодная река,

Течением размеренно колебля

Верхушку остро выгнанного стебля,

Который стрелкой темный ход воды,

Не зная сам зачем, обозначает, —

И жизнь однообразьем маеты

Предстанет вдруг — и словно укачает.

Ты встанешь у перил. Приложишь меру.

Отметишь мелом. Крепко сплюнешь сверху.

Прижмешь коленом свежую доску,

И гвоздь подставит шляпку молотку

И тонко запоет — и во весь рост

Ты вгонишь гвоздь в погорбившийся мост.

И первый твой удар — как бы со зла,

Второй удар кладешь с присловьем хлестким,

А с третьим струнно музыка пошла

По всем гвоздям, по бревнам и по доскам.

Когда же день утратит высоту,

И выдвинется месяц за плечами,

И свет попеременно на мосту

Метнут машины круглыми очами —

Их сильный ход заглушит ход воды,

И, проходящей тяжестью колеблем,

Прикрыв глаза, себя увидишь ты

В живом потоке напряженным стеблем.

1965

«Вознесенье железного духа…»

Вознесенье железного духа

В двух моторах, вздымающих нас.

Крепко всажена в кресло старуха,

Словно ей в небеса не на час.

И мелькнуло такое значенье,

Как себя страховала крестом,

Будто разом просила прощенья

У всего, что прошло под винтом.

А под крыльями — пыльное буйство.

Травы сами пригнуться спешат.

И внезапно — просторно и пусто,

Только кровь напирает в ушах.

Напрягает старуха вниманье,

Как праматерь, глядит из окна.

Затерялись в дыму и в тумане

Те, кого народила она.

И хотела ль того, не хотела —

Их дела перед ней на виду.

И подвержено все без раздела

Одобренью ее и суду.

1966

«Когда прицельный полыхнул фугас…»

Когда прицельный полыхнул фугас,

Казалось, в этом взрывчатом огне

Копился света яростный запас,

Который в жизни причитался мне.

Но мерой, непосильною для глаз,

Его плеснули весь в единый миг —

И то, что видел я в последний раз,

Горит в глазницах пепельных моих.

Теперь, когда иду среди людей,

Подняв лицо, открытое лучу,

То во вселенной выжженной моей

Утраченное солнце я ищу.

По-своему печален я и рад,

И с теми, чьи пресыщены глаза,

Моя улыбка часто невпопад,

Некстати непонятная слеза.

Я трогаю руками этот мир —

Холодной гранью, линией живой

Так нестерпимо памятен и мил,

Он весь как будто вновь изваян мной,

Растет, теснится, и вокруг меня

Иные ритмы, ясные уму,

И словно эту бесконечность дня

Я отдал вам, себе оставив тьму.

И знать хочу у праведной черты,

Где равновесье держит бытие,

Что я средь вас — лишь памятник беды,

А не предвестник сумрачный ее.

1966

«Привиденьем белым и нелепым…»

Привиденьем белым и нелепым

Я иду — и хаос надо мной —

То, что прежде называлось небом,

Под ногами — что звалось землей.

Сердце бьется, словно в снежном

коме,

Все лишилось резкой наготы.

Мне одни названья лишь знакомы

И неясно видятся черты.

И когда к покинутому дому,

Обновленный, я вернусь опять,

Мне дано увидеть по-иному,

По-иному, может быть, понять…

Но забыться… Вейся, белый хаос!

Мир мне даст минуту тишины,

Но когда забыться я пытаюсь —

Насылает мстительные сны.

1966

«Они метались на кроватях…»

Они метались на кроватях —

И чей-то друг, и сын, и муж.

О них вздыхали, как о братьях,

Стыдясь их вывихнутых душ.

И, жгут смирительный срывая,

Они кричат: «Остановись!

Не жги, проклятая, больная,

Смещенная безумьем жизнь!»

Дежурных бдительные руки

Их положили, подоспев.

И тут вошли в палату звуки —

Простой и ласковый напев.

И кротко в воздухе повисла

Ладонь, отыскивая лад,

И трудно выраженье смысла

Явил больной и скорбный взгляд.

А голос пел: мы — те же звуки,

Нам так гармония нужна,

И не избавиться от муки,

Пока нарушена она.

Взгляни устало, но спокойно:

Все перевернутое — ложь.

Здесь высоко, светло и стройно,

Иди за мною — и взойдешь.

Девичье-тонкий в перехвате,

Овеяв лица ветерком,

Белея, уходил халатик

И утирался рукавом.

1966

«Тянулись к тучам, ждали с высоты…»

Тянулись к тучам, ждали с высоты

Пустым полям обещанного снега,

В котором есть подобье доброты

И тихой радости.

Но вдруг с разбега

Ударило по веткам молодым,

Как по рукам, протянутым в бессилье,

Как будто не положенного им

Они у неба темного просили.

И утром я к деревьям поспешил.

Стволов дугообразные изгибы,

Расщепы несогнувшихся вершин,

Просвеченные ледяные глыбы,

Висячей тяжестью гнетущие мой лес,

Увидел я… И все предстало здесь

Побоищем огромным и печальным.

И полоса поникнувших берез,

С которой сам я в этом мире рос,

Мне шествием казалась погребальным.

Когда ж весною белоствольный строй

Листвою брызнул весело и щедро,

Дыханье запыхавшегося ветра

Прошло двойным звучаньем надо мной.

Живое лепетало о живом,

Надломленное стоном отвечало.

Лишь сердце о своем пережитом

Искало слов и трепетно молчало.

1966

«Лес расступится — и дрогнет…»

Лес расступится — и дрогнет,

Поезд — тенью на откосах,

Длинно вытянутый грохот

На сверкающих колесах.

Раскатившаяся тяжесть,

Мерный стук на стыках стали,