На главном направлении - [8]

Налаживался пограничный режим, и меньше становилось безнаказанных нарушителей границы, но это не лишало работу увлекательности. Наоборот, служба с каждым днем становилась интереснее. Вырабатывались более квалифицированные методы борьбы, мы многому научились. Росла политическая сознательность, сплачивался партийный коллектив.

Помню, как потрясло личный состав известие о смерти Владимира Ильича Ленина. Большинству из нас не пришлось видеть и слышать Ленина, но все мы безгранично верили ему и любили его. Он не казался каким-то сверхъестественным, его имя не приводило нас в богобоязненный трепет. Мы любили его любовью, какую чувствуют к старшему товарищу, с кем связаны единым делом и стремлением.

После смерти Ильича у нас установилась традиция: партийные собрания всегда начинать ровно в 18 часов 50 минут по понедельникам, в день, час и минуту кончины вождя. Эта традиция, думалось, ко многому обязывала. Мы отчетливее чувствовали близость Ленина, мысленно советовались с ним, горячо спорили между собой о дальнейших путях строительства социализма в нашей стране.

Прошел год пограничной службы. Она мне нравилась, но не покидала мысль о продолжении прерванного гражданской войной сельскохозяйственного образования. В Евпаторийском укоме партии знали о моем желании и, когда пришла разверстка по набору в Петровско-Разумовскую сельскохозяйственную академию (ныне Тимирязевская), меня включили в список первым кандидатом. Однако попасть туда не пришлось: штаб округа не дал разрешения на увольнение в запас. Но как бы в виде компенсации меня все же послали на учебу в Москву, в Высшую пограничную школу ОГПУ, которая размещалась в Безбожном переулке. С осени 1925 года по март 1927 года я учился в этой школе.

То было замечательное военно-учебное заведение. Мы изучали историю нашей партии, историю революционного движения в России и на Западе, политическую экономию. Слушателям прививали навыки самостоятельной работы с книгой. Учились мы по первоисточникам, пользуясь как марксистской, так и немарксистской и даже антимарксистской литературой, приучались самостоятельно разбираться, что правильно, что нет.

В школе отлично были поставлены тактическая, строевая, стрелковая подготовка, физкультура и спорт. Много уделялось внимания обучению стрельбе из пистолета и винтовки.

Перед слушателями выступали такие известные деятели, как Е. М. Ярославский и Ф. Я. Кон. Побывал у нас и А. Мартынов. Мы знали, что на II съезде партии он рьяно выступал против Ленина. Поэтому, когда нам сказали о предстоящей встрече с Мартыновым, все ждали ее с немалым волнением. Сразу же выяснилось, что, несмотря на свой преклонный, как нам тогда казалось, возраст, Мартынов сохранил ясность мысли и способность к самокритике.

Он сказал, что уже в те годы, когда боролся с молодым, устремленным к революции Лениным, его поражала в нем необыкновенная, железная логика, безграничная вера в рабочий класс. Мартынов подчеркнул, что глубоко сожалеет о своем прошлом, о том, что своими ошибками причинил столько неприятностей Владимиру Ильичу.

А какими интересными и захватывающими были лекции А. X. Артузова о методах борьбы с контрреволюцией! В то время с успехом закончилась руководимая им операция по поимке Бориса Савинкова, остроумно подготовленная, требовавшая находчивости и личного мужества чекистов.

В 1927 году я окончил Высшую пограничную школу. С волнением мы ожидали приказа о назначении. Почему-то всем хотелось попасть на какую-либо европейскую или дальневосточную границу, и смутная тревога охватывала при мысли о Средней Азии. Признаться, мне тоже не очень хотелось забираться в глушь, какой представлялись тогда эти края, тем более что я был молодым семьянином — моему сыну исполнилось три года. И вдруг назначение в Среднюю Азию!

Невесело было мне, когда впервые ехал так далеко. Чего только не наговорили нам «бывалые» люди: там и басмачи, и тигры, и шакалы, и скорпионы с фалангами, гигантские ящерицы и прочая нечисть; особенно много ужасов рассказывали про каракумские пески… Пугали и тем, что трудно приноровиться к бытовому укладу местных жителей, к особенностям пограничной службы в тех условиях.

Надо сказать, что за девять лет мне многое пришлось увидеть и пережить из того, о чем рассказывали. Но в натуре все это воспринималось совсем иначе, чем на словах, не пугало, а, пожалуй, больше привлекало.

Штаб пограничного округа находился в Ташкенте. На пятый день езды по железной дороге мы прибыли в этот «город хлебный».

— Главное — постарайтесь не попасть в Каракумы, — советовал мне в поезде один из попутчиков.

По его словам, самый трудный участок — это граница с Афганистаном, в зону которого входят каракумские пески. Но случилось именно то, против чего меня так настораживали: получил предписание о назначении инструктором политроты в пограничный отряд каракумской зоны. И это было, пожалуй, лучшим, что могло случиться со мной, если рассматривать всю жизнь до 1941 года как школу, подготовившую меня к исполнению труднейшего долга на ответственном посту в боях с нашим смертельным врагом. Здесь, в Средней Азии, на заброшенных в песках пограничных заставах я шаг за шагом узнавал нужды войск и способы их удовлетворения, знакомился с повседневной жизнью подразделений, находившихся на военном положении в то время, когда вся страна жила мирной жизнью.