На далеких рубежах - [142]

— Спирт. Прихватил на всякий случай. Чтобы не замерзнуть.

Одноглазый, не спуская взгляда с фляги, порылся в мешке, достал алюминиевую кружку.

— Налей, голубчик. Как тебя звать-то?

— Николаем, — назвал Телюков первое пришедшее ему в голову имя.

— Налей, Николаша!

Телюков налил немного, но, заметив, что одноглазый недовольно поморщился, добавил еще.

— За твое здоровье, Николаша! — Он выпил и даже не поморщился, аппетитно крякнул и понюхал корочку хлеба.

Телюков поднес кружку старику. Тот, прежде чем взять ее, вытер жирные пальцы о лоснящуюся фуфайку и вопросительно поглядел на одноглазого, как бы испрашивая разрешения.

— Пейте, пейте, дедушка! — предлагал старику Телюков.

Старик огладил бороду, выпил, причмокнул и тоже крякнул от удовольствия.

Сам Телюков пить не стал. Но как только он собрался спрятать флягу, одноглазый поймал его за руку и умоляюще протянул:

— Не руш… Дай еще глотнуть. Не скупись! Ух, вкусен! Хочешь, я тебе за него целую козу отвалю?

— Простите… как вас величать?

— Антоном зови меня.

Услышав это имя, Телюков невольно вздрогнул и едва не выронил флягу. Только теперь он обратил внимание на то, что лицо у одноглазого было как бы поклевано — все в оранжево-синих пятнах. Это, несомненно, следы дроби. Неужели?.. У него прямо дыхание остановилось…

— Так вы… Ага, Антоном вас звать? — Телюков не сразу овладел собою. — Я, видите ли… спирт этот мне еще нужен… Но если вы… Ну, ладно, берите. Да берите всю флягу. Там уже немного и осталось.

Не то от жадности, не то боясь, что летчик вдруг передумает, одноглазый тут же опорожнил ее одним духом. Он хотел что-то сказать, но только хлопал глазом не в силах передохнуть.

— Закусите.

Антон отрицательно замахал рукой:

— Нет, нет! Закусишь — выпивки как не бывало… То ли пил, то ли не пил — не разберешь.

— Трезвый у вас рассудок, — пошутил Телюков и, чтобы окончательно убедиться, что передним тот самый Антон, в которого Нина пальнула из ружья, спросил: — Что это у вас с лицом? Медведь лапу приложил, что ли?

— Нет.

— Рысь?

— Баба.

— Баба? Это как же?

— Девка.

— Да ну? — наигранно удивился Телюков.

— Из ружья, каналья… А девка!.. Эх, девка! Слушай, летчик, ты еще таких не видывал. Его дочь, — он указал на старика.

— Ну, ну, интересно!

— Ох, девка! — продолжал Антон, ударив себя в грудь. — Вот она у меня где, окаянная! В руках держал, да недодержал. Убегла. Но я найду ее! Из-под земли достану! Либо моей будет, либо укорот ей дам! Вздерну на суку. И его, — он опять махнул рукой в сторону старика, — его тоже вздерну, как собаку. О, ты, брат, меня не знаешь! Повешу!

У пьяного постепенно развязывался язык.

С трудом сдерживаясь, Телюков внимательно слушал.

— Ей-богу, повешу! Эй, Самсоныч, слышишь? — И он гадко выругался. — Говори! Приведешь ее сюда? А не приведешь — болтаться тебе на суку… Слышишь?

Старик сидел, скрестив ноги, и, казалось, совершенно не реагировал на угрозы. Он, видимо, привык к ним, а может, все уже было ему безразлично.

Одноглазый поднялся пошатываясь на нетвердых ногах.

— Где Нина? — гаркнул он. — Куда ты ее упрятал?

Он был страшен, этот одноглазый, хмельной человек, и Телюков пожалел, что напоил его. Вскочив с места, он твердо и решительно сказал:

— Прошу не оскорблять старого человека.

— Все равно повешу…

— Успокойтесь, слышите?!

— Ты!.. — единственный глаз Антона постепенно наливался кровью. — Эх, ты… девка… Люблю… Ей-богу, люблю больше жизни… Королева!

Он метался по хижине в бессильной ярости, потом неожиданно упал, зарылся в листву, как дикий кабан, и вскоре захрапел.

А Нинин отчим сидел у огня все так же неподвижно, лениво пожевывая беззубыми челюстями полусырое мясо. Подбросит в огонь дров, сметет рукавом листья у костра и снова жует.

Телюков, подкрепившись козлятиной, начал присматриваться, где бы поудобнее устроиться. Он наскреб листьев и сухих прутьев, вымостил себе ложе в противоположном углу и, ослабив ремень, лег, повернувшись лицом к одноглазому.

— Ложитесь и вы, папаша! — окликнул он старика.

Тот поднял голову и отрицательно покачал головой.

Ясно: спать старику не разрешалось.

Интересно, узнает ли когда-нибудь этот бородач, что он ночевал в таежной хижине со своим зятем? Пожалуй, не узнает. Конечно, если бы старик не был глуховат и если бы не его рабская покорность одноглазому, Телюков рискнул бы — поведал ему о Нине. Но в данном случае лучше было молчать. Начнешь рассказывать, одноглазый услышит, и тогда могут возникнуть крупные неприятности. Пускай лучше все остается в тайне.

В течение дня экспедиция техник-лейтенанта Гречки, разбившись на три группы, обошла всю зону вынужденного катапультирования, выпустила в воздух не менее тридцати ракет и, не добившись никаких результатов, направилась в ближайшее село Коряковку на ночлег.

Солдаты возвращались уставшие и голодные. Да и сам Гречка едва держался на ногах. Собирались в помещении сельсовета. Поужинали и легли спать, забравшись в спальные мешки.

Дальнейший план был таков: поднять утром жителей села, прочесать еще раз зону и, если не удастся найти Телюкова, живого или мертвого, идти в горы, в тайгу и там продолжать поиски. Гречка склонялся к мысли, что летчик не попал в обозначенную зону, перелетел ее, пока готовился к катапультированию.