На борьбу с хулиганством в литературе - [5]

Вообще, сборник «Сергей Александрович Есенин» далеко не отличается точностью данных о жизни покойного поэта. В предисловии редакция обещает, что читатель в книге найдет строго проверенные факты — и обещание остается невыполненным. Напр., в одной только статье Старцева очевидцы описываемых им событий нашли около десятка фактических ошибок. В другом месте сборника «Чорный человек» цитируется дважды не точно и т. д. и т. д. Надеемся, что впоследствии об этих ошибках будет доведено до сведения читателя: всякие воспоминания ценны, пока они не искажают фактов.

Критические замечания Валентины Дынник («Из литературы о Есенине Красная Новь» № б) о моих книгах не дают никакой почвы для размышлений и возражений: они очень кратки, очень голословны и, что самое важное, очень неубедительны — опять «книги хорошо продаются», «непочтительный тон» «смердяковщина» и проч.

Подитоживая все, что говорят «критики о критике», все, что касается моих книг о Есенине, — можно сказать только одно. Перед критикой стояла задача во что бы то ни стало и лютыми средствами возвеличить Есенина и обругать меня. Они считали свою цель достаточно почтенной, чтобы, по их мнению, она оправдывала средства. Результат таков: Есенин похвален, я обруган, что и требовалось. Насколько обоснованы выводы, насколько точны выписки из моих книг — этим никто из критиков не интересовался!..

К счастью, в последнее время есенисты умолкают и раздаются здравые голоса.

Вот что пишет Карл Радек в статье «Бездомные Люди» («Правда» № 136 от 16 июня 1926):

«Есенин умер, ибо ему не для чего было жить. Он вышел из деревни, потерял с ней связь, но не пустил никаких корней в городе. Нельзя пускать корни в асфальт. А он в городе не знал ничего другого, кроме асфальта и кабака. Он пел, как поет птица. Связи с обществом у него не было, он пел не для него. Он пел потому, что ему хотелось радовать себя, ловить самок. И, когда, наконец, это ему надоело, он перестал петь».

Так, в июне месяце, на страницах руководящей газеты говорится несколько в другом освещении, но то же самое, что уже вскоре после смерти Есенина утверждал я в своих книгах «Гибель Есенина», «Есенин и Москва Кабацкая», «Чорная тайна Есенина» и др. — в тех самых книгах, которые подвергались единодушному «разносу» со стороны ретивых есенистов.

И вот еще интересные строки из статьи тов. Радека: (там, где он упоминает о том, что после смерти Есенина многие писатели укоризненно кивали головами — «смотрите, литература — нежный цветок»') Карл Радек возражает этим укорителям: «Бросьте! С Есениным мы носились, как с настоящим сокровищем»!

Наконец, о «самоубийственных» тенденциях стихов Есенина. Уже в первой книге о нем (в «Драме Есенина»), я указывал на опасность для молодых поэтов и писателей поддаваться влиянию Есенина. Ряд самоубийств молодых поэтов подтвердил мое мнение. И теперь многие, в том числе и Радек, признают, что «есенинщина» опасна для молодежи…

Приведем еще цитату из статьи И. Бобрыщева: (в «Комсомольск. Правде» от 10 июня 1926 Г-):

«Есенинщина имеет место в среде тех, кто ушел из деревни и не пришел (или не дошел) к рабочему классу, и среде городской мелкобуржуазной молодежи, и и среде тех, кто не стоит в рядах строителей нового общества, а мечется без пути и дороги, не понимая „куда несет нас рок событий“».

Наконец-то признали, что Есенин, вместе со всеми своими подражателями, метался без пути и дороги!

Впрочем, конечно, многие еще путают и мечутся в своих суждениях о Есенине.

Так например, Лелевич в своей книге «Сергей Есенин» (Гомельский Рабочий, 1926) возражает мне следующее:

«Очень характерно замечание Крученых „не приходится скрывать, что „советские“ стихи Есенина — самые слабые и самые бедные из его стихов“. С этим утверждением невозможно согласиться. Правда, перейдя к новому этапу творчества, порвав со всем своим прошлым, Есенин не мог сразу достигнуть той согласованности, которая ранее была оставлена ему вскормившим его многовековым укладом и ранними — самыми сильными литературными влияниями. Но зато в этих стихах чувствуется полное преодоление растрепанной и неумеренной образности, имажинизма, поворот от имажинизма и цыганщины к простоте и ясности пушкинского стиха и народной поэзии».

В доказательство своего мнения, Лелевич приводит отрывки из «Песни о Великом походе». Меня эти отрывки ни в чем не убеждают. Они сделаны, конечно, несложно, но едва ли эта простота — высокого качества. С моей точки зрения, частушечные ритмы «Песни о Великом походе» достаточно слабы, благодаря своей подражательности. Если уж говорить о народной поэзии, то подлинные частушки производят гораздо более сильное впечатление. Следует отметить к чести Лелевича: он является одним из немногих, чьи возражения мне — вполне в границах литературности.

Да и возражений у него против моих взглядов почти нет. Он нередко приходит к тем же выводам, к которым пришел в свое время и я. Он указывает и на отрыв Есенина от своего класса и на «бесплотное томление по мирам иным» и на целый ряд других недостатков есенинской поэзии.

Приведем теперь, в заключение, стихи памяти Есенина, в которых выдвигается ряд правильных суждений о жизни и творчестве Есенина. Я говорю о поэме Маяковского: «Сергею Есенину».