На борьбу с хулиганством в литературе
Оправдание изнасилования, или Ф. Гладков на страже чубаровских интересов.
О чубаровских певцах и идеологах: Еще певец хулиганства (И. Садофьев).
Еще о борьбе с хулиганством: Л. Сосновский и поздняя тревога.
Проделки есенистов.
От «хулиганства» к революции или от хулиганства — к чубаровщине.
http://ruslit.traumlibrary.net
| Жанр: | Критика |
| Серии: | - |
| Всего страниц: | 9 |
| ISBN: | - |
| Год издания: | 1926 |
| Формат: | Полный |
На борьбу с хулиганством в литературе читать онлайн бесплатно
На борьбу с хулиганством в литературе
Оправдание изнасилования, или Ф. Гладков на страже чубаровских интересов
За последние месяцы роман Гладкова «Цемент» не сходит со страниц прессы. Критиковать «Цемент» — стало почти ремеслом.
Тем удивительнее, что ни одному «критику» до сих пор не пришло в голову сопоставить некоторые особенности этого романа с назревшим в настоящее время «хулиганским» направлением среди части рабочих и молодняка.
В самом деле, чем характеризуется хулиганство, вообще, и современное хулиганство в частности? Полным пренебрежением к обществу и к отдельному человеку во всех его проявлениях, наплевательством, циничным неуважением чужого достоинства и злоупотреблением «хлесткими» словечками. Я говорю о «хулиганстве» в его «неуголовном» проявлении. Ибо дальше неуважение прорастает в насилие, в уголовно-наказуемые деяния. Но начало всего — наплевательство.
Многие и многие критики отмечали в «Цементе» сугубую небрежность языка, «неуважение» к синтаксису, а зачастую, и к смыслу в «образных» и витиеватых фразах.
Ухарство выражений, вроде:
— «Помру, а завод дербалызну» — (в смысле: пущу в ход? Но обычное значение этого слова — «разобью вдребезги», «выпью»).
— «Зима урежет нас на ять» (на ять обычно употребляется в смысле похвалы: «сделал на ять» — хорошо.
«Парень на ять» — отличный).
— «Ты почем зря береги себя и Нюрочку»… («почем зря» — сломя голову. Оригинальный, но опасный способ что-либо и кого-либо беречь!)
Далее, на той же странице, идут «лихие» словечки, вроде:
«не лопнет кишка — догромыхаем», «капут-алаур», «наша банда тебе на течение время — за мужа», «гарнизуй хорошую свору» — и т. д. до безконечности.
Не напоминает ли этот стиль до полной идентичности лихой блатной хулиганский жаргон современных Чубаровских героев? Не правда ли, сходство удивительное? На таком шпановском языке объясняются у Гладкова квалифицированные рабочие.
Самая сознательная работница, Даша, говорит так:
— «Зашилась, товарищ Глеб. Меня уже нет дома — амба!».
Даже «напостовцы» поразились:
«Уличный язык шпаны Гладков прилепил к работнице Даше, которая должна строить новый быт. Гладков… говорит не рабочим языком». («На литературном посту» № 5–6).
Давно отмечено, что у шпаны особенно ярко замечается, наряду с циничным ухарством словечек, тяга к бульварно-романтическому пафосу, к олеографической пышности и превыспренности во всем, что касается «любвей». И тут опять неожиданное и удивительное совпадение! Стоит Гладкову заговорить на эту тему, как оказывается, что
«горы были не хребты в камнях и скалах, но густой копотный дым; а море в безбрежном вздыблении — не море, а лазурная бездна, и они (влюбленные) здесь на взгорье, над заводом и вместе с заводом, на осколке планеты, под бездной и над бездной, в неощутимом полете в бесконечность». «Сердце обожглось болью и яростью». «И волна невыразимой любви к ней потрясла его болью. Он обхватил ее дрожащими пуками и задыхаясь, борясь со слезами, застонал от ярости бессилия и нежности к ней»…
Бездны, обожженные яростью сердца, волнение крови, невыразимые любви — все это из достолюбезного шпане «всечасного милорда» и «графа Амори».
Все это — словно рассчитано на бульварную аудиторию, на читателя, получающего культурное воспитание на перлах пивной цыганской романтики.
Это — со стороны языка. Со стороны же «содержания» дело обстоит гораздо серьезнее и хуже. Начнем по порядку:
Даша — главная героиня «Цемента», образцовая и идеальная женщина, — оказывается весьма твердо усвоила те самые «не мещанские» взгляды на половой вопрос, с которыми тщетно борются т.т. Семашко, Сосновский, Сольц и др.
Вот как об этом рассказывает сама Даша своему мужу:
«Привяжется к ней эдакий дядя с угарными глазами, не уходит в горы. Скажет из сердца:
— Не могу уйти без тебя, Даша… Не хочу быть диким зверем (!) в лесу. Приласкай меня для последнего часу… Через тебя не страшны никакие страхи…
Правда, были минуты, когда хмелела, но это была ее жертва. Чем эта жертва была больше ее жизни? А этот миг насыщал человека силой и бесстрашием».
Дашей остались бы довольны те рьяные попиратели мещанства, что кроет женщину матом за отказ «насытить их страсти».
Даша — идеал для Кореньковых (а в дальнейшем — не для Чубаровских ли молодцов)?
Но чубаровщина нашла совсем уже точное отображение в лице предисполкома «очень замечательного и редкого работника» (по определению Даши, а следовательно, и автора), — тов. Бадьина.
Бадьин — профессиональный насильник (о других его «заслугах» в романе сказано мало!) Покушался, и достаточно серьезно, на ту же Дашу (впрочем, в тот же день отдавшуюся ему добровольно!) и по всем правилам изнасиловавший тов. Полю Мехову — завженотделом.
«Не успела отпустить рук: страшной тяжестью он обрушился на кровать и придавил ее к подушке.
— Молчи, Полячек, молчи, молчи!
Она задыхалась от его непереносно тяжелого тела, от пота и дурманного запаха спирта. Не боролась, раздавленная тьмою, — не могла бороться: зачем, когда это было неизбежно и неотвратимо?
…Она лежала неподвижно, вся голая и раздавленная. Рубашка смята в мокрый комок выше груди и смердила потом и еще каким-то тошнотным запахом, которого раньше не знала».
