На берегу Днепра - [13]

— Нет, я тоже слышу, — тихо отозвался тот.

Уваров и Будрин насторожились.

Справа, возле высокого камыша, по колено в воде стоял рядовой Кухтин. Не спеша стирая портянки и не замечая подъехавших немцев, он беззаботно напевал:

Полюшко-о, по-оле,

Э-эх, полюшко, широко по-оле…

— Тише ты, оболтус! — сдавленным голосом прохрипел Будрин и в то же время почувствовал знакомый свист пролетевших над головой пуль.

Немцы, услышав голос Кухтина, наскоро обстреляли камыши, опушку леса и, поспешно вскочив на лошадей, скрылись по ту сторону неглубокой балки.

— Ну что теперь делать, а? Раскрыли нас. Вот я ему сейчас всыплю!

Будрин выскочил из окопа и побежал к болоту. Раздвинув высокие стебли почерневшего камыша, он увидел торчавшую на поверхности зеленоватой воды рыжеволосую голову притаившегося солдата.

— А ну, артист, вылазь!

Кухтин удивленно повернул голову в сторону Будрина и, поняв, что именно он своей песней привлек внимание немцев, виновато и очень медленно вышел из воды. Сконфуженно посмотрев на сердитое лицо пулеметчика, он, дрожа от холода, нараспев протянул:

— Ну и с-сыпанул. Даже портянки с перепугу потерял и сам по горло вымок.

— Ничего, тебя сейчас комбат обсушит, — сказал Будрин. — А то, тоже мне, распелся, словно у тещи на именинах.

О случившемся доложили Черноусову. Комбат недовольно поморщился и приказал немедленно прислать к нему Кухтина. Смелый верхолаз, солдат несмело подошел к майору и, сбиваясь, доложил о своем прибытии.

— Ты что же это начинаешь безобразничать? — сердито спросил командир батальона.

— Виноват, товарищ майор.

— Я знаю, что ты виноват. Поэтому и вызвал тебя. А вот ты знаешь, что ты наделал? Приказ Захарчука нарушил. Открыли нас теперь.

— Знаю. — Дмитрий тяжело вздохнул.

— Эх, Кухтин, Кухтин! Как же ты подвел нас всех! А ведь только сегодня я представил тебя к награждению орденом.

— Не нарочно я, товарищ майор. На радостях запел. Ан, вишь, как дело обернулось.

Комбат задумался. Он не сомневался, что солдат сказал ему правду. Но это ничуть не смягчало его вины. «Надо наказать, да построже, чтобы другим не повадно было», — решил он и тут же, нахмурив свои кустистые брови, сказал Кухтину:

— Судить бы тебя надо за это. Да счастье твое, что ты хороший солдат. До сих пор замечаний не имел?

— Не имел.

— Так вот, получай десять суток строгого ареста, а когда прибудем на Большую землю, отсидишь их на гауптвахте. А теперь иди.

Кухтин покраснел и пошел. Ему было стыдно и обидно, что он допустил такую ошибку и теперь уронил в глазах майора свой авторитет. И хотя с тех пор прошло уже несколько дней, но Кухтин все еще не мог забыть этого случая. От переживания он даже похудел. Его все больше и больше стала беспокоить мысль, что товарищи по разведвзводу теперь не будут ему доверять и впредь с собой на поиск не возьмут. Но он глубоко ошибся. Отправляясь в очередную разведку, Сидоров, как и обычно, снова взял его с собой.

Вечером в районе гнилого болота произошел короткий бой, а еще через час командир роты Куско уже докладывал комбату о результатах налета на неприятельский обоз.

— Хорошо поколотили их, — оживленно рассказывал он. — Убили восемь гитлеровцев, уничтожили шесть лошадей, а двенадцать отвели в глубь леса.

— Молодцы! — похвалил майор. — Лошади нам очень нужны. А вот что касается гитлеровцев, то надо было хоть одного в плен взять. Надобно узнать, что за части здесь стоят, куда передвигаются.

— И эту задачу выполним, товарищ майор. Я Сидорову поручу это дело.

— Не возражаю. Кстати, он еще не вернулся?

— Пока нет.

— Задержались где-то хлопцы. Ну да ладно, не будем терять надежды на благополучный исход этой операции. Думается, что все будет хорошо.

Сидоров со своим небольшим отрядом и с партизаном Кауровым находился в это время на окраине небольшого приднепровского города.

Еще утром, переодевшись в форму обер-лейтенанта, Кауров прошелся по городу. Это было дерзко и опасно, но он твердо решил выследить квартиру какого-нибудь офицера. И это ему удалось.

Проходя мимо базара, Кауров заметил, как из ворот дома вышли два офицера в сопровождении двух шикарно разодетых женщин. Они несли с собой какие-то свертки.

На улицах было тихо и безлюдно. И лишь возле калитки маленького дома с голубыми ставнями стояли две старушки. Они безмолвно смотрели в спину прошедших под руку с офицерами женщин, затем одна из них произнесла:

— Совсем бабы совесть потеряли. Мужья на фронте, а они с немцами гуляют… Э-эх! Потаскухи!

— Что ты! Что ты! — торопливо возразила другая. — Это же немки. К мужьям своим приехали. У Хроси Карнауховой стоят они.

— Тсс! Еще один идет, — предупредила первая.

Кауров повернул голову, приветливо посмотрел на старушек, улыбнулся им. Но старушки отнеслись к этой улыбке безучастно. Они сделали вид, что не замечают его, и смотрели куда-то вдаль, поверх его головы. Каурову захотелось остановиться, подойти к старушкам и сказать, что он такой же, как и они, русский и что надел мундир для того, чтобы достать нужные сведения. Но, разумеется, этого сделать было нельзя. Он выследил дом, куда зашли гитлеровцы со своими дамами, затем некоторое время спустя еще раз прошелся мимо, уточнил подходы к нему.