На белом свете. Уран - [5]

В семье Горобцов властвует матриархат. Кстати, эта социальная формация расцветает у нас на Украине, и это в некоторых случаях не так плохо. Судьба привела Леонтия Горобца в Сосенку осенью 1946 года, и, собственно, не судьба, а сама Христина. Была она тогда не замужем, так как с мужем разошлась еще перед войной. Все те годы, когда мир пылал в огне, она и не думала о замужестве. Но вот начали возвращаться домой солдаты — кому-то радость, а ей ждать некого. И никто не знал, сколько было горя и слез в старой хате над прудом. Неужели вот так вся жизнь пройдет в одиночестве, без ласкового слова, без супруга? Хотя б какая-нибудь шинель или фуфайка висела на гвоздике возле дверей, хотя б кто начадил крепким самосадом или выпил чарку да когда обнял… Никто и порога не переступит. Вдовцы и те шлют сватов к девушкам, а молодые тем более. Но не таков был характер у Христины, чтобы покориться судьбе. Однажды в субботу Христина надела хромовые сапоги, повязала черный шерстяной платок и пошла в Косополье на ярмарку.

Когда-то базары Косополья славились на всю округу, а в сорок шестом грустно было смотреть на черные толпы людей, измученных войной и горем. Продавали картошку на штуки, а рожь стаканами, за кусочек сала драли «как за батька»[4]. За старыми палатками пахло самогоном. Тут торговали мылом, керосином, иголками и калошами, сшитыми из старых автомобильных камер. Пришла сюда и Христина: купить мыла и иголку. Ну, между прочим, посмотреть и на мужиков — и почему-то всех их тянула сюда нечистая сила…

За палатками — стоголосый гомон, пахло табаком, потом, чесноком и самогоном. Проворные молодицы прикрывали фартуками бутыли в кошелках, из-под шинелей, фуфаек и пиджаков выглядывали свертки и узелки.

— Налетай, бабы, на мыло! Кому мыло марки «Тэжэ»?! Кому парфюмерию?!

— Да какое же это «тэжэ», когда оно псом смердит?

— А ты не нюхай! Кому «тэжэ»?..

— Берите и не раздумывайте, этим штанам сносу не будет!

— Расскажу, что было, что есть и что будет, тяни карту!

— Пейте на здоровьечко! Дай бог, чтоб наши враги на карачках ползали!

— Иди домой, чертова душа!

— А ты чужих мужиков не переманивай!

— Тяни, тяни его, все одно ко мне прибежит…

— Ха-ха-ха!

— Ги-ги-ги… Ну и проворный, мать твою… бог любил!

Весело. Христина протолкалась сквозь толпу. Будто и войны не было — столько этих мужиков да парубков. Вон тот медалями позванивает, кудри из-под фуражки выбились… А этот черным усом поводит и глазами стреляет…

Возле забора сидели двое, обнявшись:

Белоруссия родная,

Украина золотая,

Ваше счастье молодое

Мы штыками стальными оградим…

— Ну так что, если выпили, зато спивают как!

— Граждане, братья и сестры, на Сандомирском плацдарме ударило меня стальной пулей в грудь…

Христина почувствовала, что ее кто-то дергает за подол, оглянулась.

— Сестра родная, дай трояк на пропитание. — На Христину смотрели осоловелые глаза героя Сандомирского плацдарма.

— А ну, Сандомир, давай за мной! — Она властно взяла его за руку и повела из толпы. — Тебя же здесь задавят. И где это ты успел так набраться? Иди домой, а то помрешь.

— Горькая доля моя. — Маленький человечек в рваной шинели, когда они выбрались из толчеи, прильнул к Христине и заплакал: — Один я на белом свете, братья и сестры…

Мужичишка всхлипывал, как дите, и по его опухшему лицу текли пьяные слезы.

— А сам же откуда, откуда ты? — уже жалостливо выспрашивала Христина.

— Сам я из Кобеляк… Приехал с фронта, маму не застал, хата развалилась, и пошел я с горя бродить по свету. Граждане, братья и сестры… — Он сделал несколько шагов в направлении базарной сутолоки, но Христина схватила его за воротник:

— Ты зачем позоришь себя перед людьми? Кувшин ты дырявый, а не солдат! Показывай документы! — Христина опять взяла мужичишку за руку и уверенно зашагала впереди него. Он, будто школьник, семенил за ней.

— Христина! — звали сосенские молодицы. — Сколько дала за бычка?

— Если не хочет идти, в подол его возьми!

…Возле мостка, что за Косопольем, Христина потянула человечка на берег Русавки, в камыши.

— Раздевайся — и в воду! — строго приказала она. — И документ показывай!

Солдатик отдал ей потертый бумажник, а сам стащил с себя старое обмундирование и нехотя полез в воду.

— Да какой же ты, к чертям, герой! — смеялась Христина. — Ты же писарь демобилизованный… Горобец. Леонтий Гнатович Горобец… Вот бумага есть, что тебе фронт гроши выдал. Где гроши? Пропил?

— С горя пропил, — дрожал от холода Горобец. После купанья в осенней Русавке хмель из него вышибло.

— Мамоньки, у тебя и вши есть, несчастный? — Христина бросила ему брюки, гимнастерку, сапоги.

— Есть, — смиренно согласился Горобец.

— Так ты ж пропадешь, бедная моя головушка!

— Пропаду, — со слезой в голосе согласился он.

После долгого молчания Христина спросила:

— Пойдешь со мной?

— Пойду…

Недели две Леонтий Горобец сидел в хате Христины, даже на подворье не выходил. Обмыла она его и обстирала, костюм купила, сапоги свои отдала. Все шло хорошо до самого воскресенья. В то утро Христина пошла на рынок, замкнув своего примака в хате. И кажется, долго не задержалась, но когда вернулась — Горобца дома не застала. Кинулась туда, сюда — нет. Возле конторы играла гармошка. Прибежала Христина туда: Горобец выбивал в ее сапогах польку — пьяный в дым. Силой тащила его домой, а он упирался и гнусаво кричал: