На белом свете. Уран - [2]

— Что вы смотрите на меня?

— Так…

Нет, не такой уж он сердитый, этот парень. И симпатичный. Брови круто сошлись на переносье, глаза спокойные, карие. Каштановые волосы прядями спадают на лоб.

— Почему вас называют студентом? — неожиданно для себя спросила она.

— Потому, что я имею честь принадлежать к этому племени.

— Где вы учитесь?

— Грызу гранит се-хе наук в академии.

— Давно грызете?

— Три года…

— Будете агрономом?

— Да…

— А здесь, на станции, вы… временно или…

— Временно. Все. Можете ехать.

— Спасибо… Возьмите, — девушка протянула Платону деньги.

— Заплатите в бухгалтерию.

— Но вы же после рабочего дня?

Он вдруг улыбнулся, глаза потеплели, блеснули зубы, белые, ровные.

— Будьте осторожнее. Не разбейтесь. Вы еще кому-нибудь пригодитесь. Прощайте, — сказал он и ушел, высокий, широкоплечий, по-военному подтянутый.

«Оглянется? — спросила она себя. — Нет… Ну и пусть себе идет…»

На город надвигались тучи — тяжелые, осенние. Из степи прорвался сквозь каменный заслон домов ветер. Шелестел пожелтевшей листвой, скорбно стонал в проводах, будто жаловался на свою судьбу.

Бедные городские ветры, нет вам простора. Зачем вам биться среди этого камня, срывать жесть на старых крышах, ерошить прически модниц? Вейте, ветры, над степями и сейтесь рясными дождями на черные гоны…

Платон подставлял ветру лицо и улавливал пьянящие запахи осеннего поля.

И сейчас же вспомнилась мать. Как она там? Писем не шлет. Может быть, обиделась за то, что только на два дня приехал на каникулы.

Возле тротуара затормозила машина.

— Сигналю, сигналю, а вы не слышите. — Из распахнувшейся дверцы «Москвича» выглянула знакомая девушка. — Садитесь, скоро пойдет дождь.

Платон сел в машину.

Нет, эта русоволосая красавица — никудышный водитель. «Москвич» у нее вилял как пьяный, дергался, устремлялся на прохожих, и, когда сбил урну на краю тротуара, Платон не выдержал:

— Садитесь-ка на мое место…

— Меня зовут Наталка, — сказала она сухо, но место уступила.

— На какой улице живете?

— На бульваре Леси Украинки.

— Ладно, отвезу.

Платону были видны в зеркальце Наталкины глаза, а если несколько отклониться, то и все лицо.

— Вам удобно смотреть на меня? — без всякого лукавства спросила Наталка и повернула зеркальце. — Имейте в виду, первое впечатление может быть ошибочным.

— Разберусь…

На поворотах девушка невольно прислонялась к плечу Платона, и тогда у него рождалось желание обнять ее. Краешком глаза он видел ее стройные ноги…

— Вы тоже не очень внимательный шофер. Смотрели бы лучше на дорогу.

— Можете не беспокоиться, я два года бронетранспортеры водил. — Платон почувствовал, что краснеет. «Связался на свою голову. Теперь придется топать к общежитию через весь город…»

Вот и бульвар. Потянулись вверх стройные ряды тополей.

— Где ваш дом?

Наталка засмеялась.

— А мы его уже проехали.

— Почему ж вы не сказали? — Платон остановил машину.

— Я не хочу домой. Поедемте лучше в лес… — На Платона смотрели синие доверчивые глаза.

— Поедемте. — Платон сказал совсем не то, что думал.

Дробно барабанил по кузову машины дождь, поскрипывали «дворники», напрасно стараясь управиться с тысячами капель, которые нещадно секли ветровое стекло.

— И часто вы совершаете такие экскурсии? — спросил Платон со скрытой иронией.

— Нет, это впервые. — Наталка не поняла намека.

— Но вы же совсем меня не знаете.

— Ну и что?

За городом Платон свернул на шоссе, которое черной лентой струилось вдоль реки. Ехали молча. Это «ну и что», безразлично сказанное Наталкой, вызывало противоречивые мысли. Кто она? Капризная дочь солидного папаши? А может, из тех, которые выскакивают замуж за старых академиков, а потом наставляют им рога? А может, она просто… Нет, Платону почему-то очень хотелось, чтобы она была такой. Но в душу не заглянешь.

Начался лес. В тихой дреме стояли сосны, белели в дождевом сумраке березки. Платон свернул на просеку и, отъехав с километр от дороги, остановился.

— А теперь что?

— Я пойду немножко похожу, — сказала Наталка, накинув на себя легонький плащ. — А вы посидите.

Она не спеша пошла по мокрому песку.

— Еще этого недоставало! — Платон закурил.

Наталки уже не было видно, только на песке остались ее маленькие следы. Платон включил приемник. Полилась грустная мелодия «Песни без слов». Наверное, Чайковский писал ее тоже осенью, когда шел дождь и тревожно шумел лес. Пела скрипка. Платон вдруг почувствовал себя одиноким и маленьким перед силой этой музыки и природы. В самом деле, кто он? Прожито двадцать пять лет. Это, может быть, половина жизни. И ничего еще не сделано. Надо было ему остаться в армии. Пошел бы в ракетные войска… Офицер ракетных войск Платон Гайворон — звучит. А так — агроном. Он увидел себя агрономом через два года: шел по вязкой дороге в мокрой накидке, с чистиком[1] в руке… Горемычный агроном… Нет. Нет… Его могут оставить и в институте.

Правильно, он останется на кафедре микробиологии. Надо бросить к чертям эти подработки на станции и серьезно взяться за учебу, если не хочешь ходить с чистиком по полям и материться на бригадиров. Тогда можно жить в городе и ездить вот с такими девчушками в лес…

Платон уже видел себя аспирантом. Нет, профессором. Вот он идет по институту, молодой, красивый (девушки говорят, что он красивый), в сером костюме, белой рубашке и в жилетке. Обязательно в жилетке! Студенты цепенеют при его появлении: такой молодой, а уже профессор… А что? Он добьется. Платон почувствовал, как радость наполнила его грудь. Он выскочил из машины, широко разбросил руки и закричал: