На белом свете. Уран - [17]

Они подошли к вербочке, что росла на полдороге к Косополью.

— Ты напишешь мне, Платон? — спросила Стеша.

— Напишу. — неуверенно ответил он.

— Я буду ждать… Я умею ждать…

— Будь здорова, — Платон пожал горячую Стешину руку и ушел не оглядываясь.

…В Киев Платон добрался на второй день вечером. И сразу же позвонил Наташе.

Трубку сняла Ольга Аркадьевна.

— Здравствуйте, Платон! Где это вы пропадали?.. А Наташу отвезли в клинику. У нее был очень тяжелый приступ… Нет, нет, вас туда не пропустят. Мы не находим себе места… Приезжайте. Наташа оставила вам письмо…

«Платон!

Я позвонила, но не застала тебя… Я хотела сказать: «нет». Не потому, что я не верю твоим словам. Можно влюбиться и с первой встречи. В жизни всякое бывает. О моих чувствах к тебе? Я не имею права ни на какие чувства. Мы взрослые люди. Я совершенно трезво смотрю на вещи. Я скоро умру, хотя мои наивные, добрые родители думают, что я глупенькая девчонка и ничего не понимаю. И в тебе заговорила не любовь ко мне, а жалость. Сегодня я еще и еще продумала все и решила, что мы не будем с тобой больше встречаться. Сейчас меня забирают в клинику. Это письмо тебе передаст мама. Не говори ей ничего.

Платон, я желаю тебе счастья.

Наталка Нарбутова, неудачный шофер первого класса».

Платон прочитал письмо под уличным фонарем на бульваре Леси Украинки. Как она могла написать такое? Он взял такси и поехал в клинику. Его не пустили, но он все же прорвался к профессору, который готовился к вечернему обходу.

— Нет, вы не увидите Наташу. Ни сегодня, ни через десять дней, — холодно сказал профессор. — Возможно, недели через три, если она почувствует себя лучше… Если хотите, напишите ей записку.

Платон долго сидел над листом бумаги, не находя нужных слов.

Профессор не мог понять, почему Наташа сказала, чтобы к ней не пропускали человека, который назовет себя Платоном Гайвороном.

А Платон все думал. Наконец он подал профессору записку. В ней было написано:

«Наташка! Я тебя люблю. Платон».

6

— Значит, в доярки хочешь? — Семен Коляда ощупал взглядом стройную фигуру Стешки.

— Хочу.

— Доить коров умеешь?

— Я все умею.

— Что ж, возьмем тебя в доярки, Стеша… Только там работы много. Некогда будет с хлопцами гулять.

— Успею, если захочу.

Коляде понравилась ее дерзость.

— А ты гуляешь с хлопцами? — Коляда подошел к Стеше и одним пальцем притронулся к ее подбородку.

— Дядько, не трогайте! — Стеша ударила Коляду по руке.

— А если трону? — Семен Федорович смешно топтался на месте. — Ты такая…

— Не лезьте, а то тетке Фросинье расскажу! — Стеша, оттолкнув Коляду, выскочила в бухгалтерию.

Девушки-учетчицы хихикали:

— Что, ущипнул?

— Глупые вы! — выпалила Стеша и так хлопнула дверью, что вздрогнул даже Горобец.

Коляда в окно видел, как уходила Стеша, — легко, будто плыла. Сверкающие голенища резиновых сапог плотно охватывали икры ее ног, и даже старая длинная фуфайка не могла прикрыть от Коляды того, что он хотел увидеть.

Семен Федорович сел за стол и придвинул к себе бумаги. Но вместо счетов и сводок он отчетливо видел лицо Стеши. Коляда поднялся, подошел к старому, источенному шашлем шкафу и стал рассматривать себя в уцелевший осколок зеркала. Не такой уж он и старый, в сорок пять лет еще нет седины. Правда, волосы редковаты да нос несколько длинноват, но не такой уж и страшный. Нет, он еще ничего себе казак.

Если б хоть чуть был повыше ростом. А вообще надо чаще бриться и надевать новый костюм… Коляда видел в зеркале свою горькую усмешку. Новый костюм… Зачем? Для кого? Для Стеши? Дурак. Он же старше ее на двадцать восемь лет. Как быстро промелькнули годы! Так и постареет, не узнав, что такое любовь? Сорок пять лет — это еще не старость. Он еще полон сил. Нет, надо быть решительным. Из зеркала на Коляду в самом деле смотрел решительный молодой человек, готовый преодолеть все житейские невзгоды.

Первое, что он сделает, — это отправит Фросинью. Даст ей денег, пусть забирает все и уезжает на свою Харьковщину. А он начнет новую жизнь. Будет добрым, его полюбят люди. Колхоз станет наилучшим в районе, нет, в области. И Стеша… Нет, не Стеша, а какая-то другая, но обязательно похожая на Стешу, будет встречать его на крыльце. И у него будет сын…

Но разве уедет от него Фросинья? Коляда уже сейчас видел ее перед собой: худая и злая, она размахивала костлявыми руками и кричала. Коляда представил, как она вбегает в кабинет секретаря райкома, затем к прокурору, жалуется, плачет… и из зеркала опять смотрел на Семена Федоровича усталый, постаревший, злой человек…

А кто виноват, кто? Сам. Трус. Всю жизнь был таким.

До войны отец Семена — Федор Самойлович Коляда — работал фельдшером в Сосенке. Приехали они сюда из Чернигова еще в голодный 1921 год. Федор Самойлович был знатоком своего дела, и люди относились к нему с уважением. Его и до сих пор вспоминают добрым словом. Помнят, как он с утра до вечера ходил от хаты к хате с маленьким саквояжем. Если надо было, то шел к больному ночью, в дождь, в пургу. Оставшись вдовцом, Федор Самойлович не женился, а весь отдался заботам о своем единственном сыне Семене. Сын рос тихим худеньким мальчишкой. После окончания десятилетки Федор Самойлович послал сына в педагогический институт. Когда началась война, Семен был на втором курсе. Скромный сельский фельдшер пошел к военкому: