На белом свете. Уран - [137]
…Возле магазина Мостовой попросил Никиту остановиться, пошел купить воды. По тротуару прошел Петр Иосипович Бунчук. Чуть кивнул.
— Обижается на тебя, — сказала Галя.
— Что я могу сделать?
Бунчук считал себя незаслуженно обиженным. После того как его освободили от обязанностей секретаря и члена бюро райкома, он пришел к Мостовому с категоричным требованием:
— Прошу назначить меня директором сахарного завода.
— Как это — назначить? — переспросил Мостовой. — Вам известно, Петр Иосипович, что директором работает инженер Гавриленко — прекрасный специалист.
— При желании вы можете решить этот вопрос позитивно. Гавриленко трест с удовольствием назначит на другой завод, а я привык к Косополью.
— Мы Гавриленко не отпустим.
— А что буду делать я? Сидеть на пенсии не собираюсь: я еще могу принести большую пользу. — Бунчук будто припечатывал каждое слово ладонью к столу.
— Мы вам предлагали должность заведующего райотделом социального обеспечения.
— Ты что, Мостовой, смеешься? Я могу согласиться только на директора завода.
— А вы разве специалист по сахароварению?
— Я буду руководить людьми, а не этими… ди… ди…
— Диффузорами, — подсказал Мостовой.
— Вот именно.
— Я считаю, Петр Иосипович, что так ставить вопрос нескромно, — Мостовой нервно смял сигарету.
— А так относиться к руководящим партийным кадрам — скромно? — отрезал Бунчук. — Пришел на все готовое, а я здесь поседел, пока поднял район.
— Мы никогда не забудем того доброго, что вы сделали, Петр Иосипович, — спокойно заметил Мостовой.
— Ладно, — процедил Бунчук.
Жил Бунчук теперь в просторном собственном доме — брат его переехал куда-то под Киев. Освобождая секретарскую квартиру для Мостового, ходил с женой по комнатам и распоряжался:
— Ты, Людмила, так и скажи Мостовому, что сюда вложены трудовые деньги. За кафель уплачено, ручки медные на дверях тоже не даром достались. За погреб возьми.
— Мы за это не платили.
— Не платили?! — налился гневом Бунчук. — Так ты не знаешь — я платил! И не хочу, чтобы мое добро досталось этому попрыгунчику.
— Я не скажу, я не смогу, — упрямо повторяла жена. — Что он подумает обо мне, я же, наконец, учительница…
— Учительница, учительница! Благородные все очень, а когда мы с тобой сидели на сухарях, так…
— Тогда мне было лучше. Ты не был таким…
— Укоряешь? А была женой секретаря, молчала… — вскипел Бунчук.
— Жалею, что так моя жизнь прошла. — Людмила снимала занавеску с окна. Тюль мягко упал и, будто фата, накрыл ей голову. — Мечты были высокие, смелые, а прожила…
— Договаривай, договаривай…
— Ты все сам знаешь. Ты всегда думал только о себе.
— Я из шкуры лез, чтоб вы с дочкой ни в чем не нуждались. А теперь такая благодарность? — Бунчуку стало жаль себя. — С работы прогнали…
— Ты сам подал заявление… И правильно сделал.
— Правильно?! — вскипел Бунчук. — И это говорит моя жена?
— Я долго молчала, Петро.
— Ни черта ты не понимаешь! — Он в сердцах оттолкнул от себя новое кресло, и оно поехало по паркету через всю комнату.
— Я тоже была секретарем райкома комсомола…
— Великая цаца!
— Не очень. Но ты забыл о наших разговорах? Я тебе говорила, что ты не умеешь работать с людьми. Нет у тебя к этому склонности… Этот безапелляционный командирский тон… Ой, Петро! Да ты ж за последние годы ни одной книжки в руки не брал…
— Можешь поучать своих десятиклассников, а не меня. Литература, искусство! Мне надо было мясо и хлеб давать государству, а не стишата читать!
— Логика периода военного коммунизма… Ты не понял, что наступили другие времена. Председатели колхозов и бригадиры у нас — с высшим образованием.
— Слышал уже! Сейчас о Мостовом начнешь, о Гайвороне!
— Твой уровень — Коляда.
— А орденами меня за что наградили, за красивые глаза? — выбросил свой козырь Бунчук.
— Это наградили всех. Награждали тысячи колхозников, трактористов, а ордена тебе вручили. Будь хоть передо мной честным… Нам еще жить с тобой надо.
— Надо! — ухватился за слово Бунчук. — Что, может, бросишь, убежишь? Теперь я тебе не нужен! Уезжай, уезжай куда хочешь. Ты всегда была будто выпрошенная.
— Поздно… А какой я была… Эх ты… Когда ты учился в институте… я тебе каждую неделю за двести километров картошку привозила. Последние копейки отдавала…
Бунчук понял, что перегнул. Подошел к Людмиле, хотел обнять.
— Отойди.
Вещи были перевезены, и в секретарский дом пришли мастера. Бунчук следил, как сновали машины с досками, с кирпичом.
— Дворец лепит себе Мостовой. Вот с чего начинается руководство. И все за государственные денежки.
Рвавшийся из глубины души решительный голос борца за справедливость вынудил Бунчука написать о таком безобразии в обком партии. Правда, это заявление Бунчук забыл подписать. Утром он шел на почту, чтобы отправить на имя Шаблея письмо, и, пораженный, остановился возле бывшего своего дома. Над дверью краснела вывеска: «Пионерский клуб «Мы все умеем». Фасад дома был разрисован веселыми картинками: дети склонились над какими-то чертежами, бегали за телятами, сидели за рулем трактора, мастерили стульчики и ракеты…
— Демагогия… — промямлил Бунчук и все-таки пошел на почту.
В вечернюю пору Петр Иосипович улочками пробирался к маслозаводу. У Кутней, сидя за рюмкой с Василием Васильевичем, он изливал свою боль. Кутень поддакивал, Надежда подливала в рюмки и приносила пахту.
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».