На белом свете. Уран - [114]

— Стешка, не надо об этом…

— Тебе все безразлично. Ты холодный как камень. Ты убегал от моей любви, боялся… Я отплатила тебе. Своим позором… Можешь смеяться надо мной. Смейся теперь…

— Что ты говоришь?

— Что ж, езжай.

— Прощай, Стешка.

— Обожди, — бросилась вслед и схватила Платона за плечи. Он почувствовал прикосновение ее груди и отшатнулся.

— Что?

— Хоть поцелуй на прощанье, поцелуй… — Стешка всем телом прижалась к Платону.

Платон освободился из Стешкиных объятий и распахнул дверь. Стешка обожгла его ненавидящим взглядом и отступила.

— Брезгуешь? Так знай, что я ненавижу тебя! Я люблю Кутня, люблю больше жизни!.. А ты… ты ничтожество. Ты сестра милосердия в штанах! Тьфу на тебя!.. Проклинаю!

С горящим лицом, не чуя себя, Платон выскочил за ворота.

— Дядько Савва, гоните коней! Быстрее!

Секретарь обкома партии Павел Шаблей приехал в Косополье неожиданно для Бунчука. И Петр Иосипович очень жалел, что не встретил его на границе своего района.

— Надо же было позвонить, Павел Артемович, — сказал, виновато улыбаясь, Бунчук, увидев в кабинете Шаблея.

— Я дорогу знаю, не заблужусь, — ответил Шаблей.

— Вы проездом или специально к нам? — Бунчуку хотелось узнать о намерениях секретаря обкома.

— Давно собирался к вам… Пригласите Мостового.

— Его нет, Павел Артемович. Он поехал в Луганск.

— Зачем?

— Там у него, значит, девушка… Она выехала, а он за ней. Молодой, понимаете… Любовь.

— Это та, которая удрала из техникума? — спросил Шаблей. — Галина Гайворон, сестра Платона?

— Вы… вы уже знаете?

— У меня был директор техникума.

— Неприятная история вышла.

— Позорная, товарищ Бунчук, — поправил Шаблей. — Будем называть вещи своими именами.

— Мы уже разобрались… исправили…

— Исправили! Девушка бросила учебу, семью и убежала от позора. А как Мостовому?

— Мостовой сам виноват, Павел Артемович… Связался с девчонкой.

— Оставим Мостовому право выбирать себе невесту, — сказал Шаблей. — Мне ясно, что вся эта история придумана для того, чтобы скомпрометировать Мостового.

— Вы обвиняете меня? — побледнел Бунчук.

— Пока не обвиняю… Вы очень обиделись на Мостового за то заявление, которое он написал в обком? Знаете, о чем я говорю? — Шаблей внимательно посмотрел на Бунчука.

— Пусть приезжает комиссия и разберется, — растерянно сказал Бунчук.

— Зачем комиссия? — резко оборвал Шаблей. — Разве вы отрицаете то, что написал Мостовой? Давайте разговаривать по-партийному, товарищ Бунчук! Мостовой написал правду, честно и откровенно. И копию заявления оставил вам. У меня есть акт ревизионных комиссий тех колхозов, в которых по вашему указанию засевали эти таинственные гектары. Мы вместе с вами побываем в этих колхозах, и тогда я хочу посмотреть вам в глаза!

— Допустил ошибку, Павел Артемович. Хотел как лучше…

— Оставьте, Бунчук… Прошу вас написать объяснение для бюро обкома и дать партийную оценку своим действиям.

— Напишу…

Шаблей поехал по колхозам. Возвращался поздно, шел в чайную ужинать и до утра сидел в маленьком номере косопольской гостиницы над какими-то расчетами…

Утром он сказал Бунчуку, что хочет поехать в бригаду Нечипора Снопа, чтобы встретиться с механизаторами и поговорить с Платоном Гайвороном о его письме в ЦК.

— О каком еще письме? — перепугался Бунчук.

— Гайворон написал письмо о неправильной, по его мнению, политике заготовительных цен, которые установлены для колхозов, — ответил Шаблей. — Письмо очень интересное, и товарищи из ЦК просили меня поговорить с Гайвороном.

Бунчук вызвал машину и помчался в Сосенку…

— Где Гайворон? — даже не поздоровавшись, спросил Бунчук ошалевшего Коляду.

— Поехал… Наташка у него при смерти… Люди так говорят… А что? — Коляда ждал какой-то новости.

— Его хочет видеть секретарь обкома.

— Его нет. — Семен Федорович развел руками. — А я, Петр Иосипович, сам к вам собирался.

— Зачем?

— Вчера правление утверждало мой отчет.

— Ну и что?

— Наша парторганизация, Петр Иосипович, значит, тово… мину под меня подкладывает.

— Какую мину?

— Хотят выдвигать в председатели Гайворона, — жалобно сказал Коляда. — Все они за него… Вот я и не знаю, как мне при таком положении.

— Ты готовься к собранию, — уклонился от ответа Бунчук, — а там будет видно… На собрание к вам приедет сам Шаблей, так что смотри мне, чтоб был порядок. Приберите в школе зал, одолжите в райпотребсоюзе ковров… Подготовьте выступления, чтоб не лезли на трибуну кому захочется, а то такого нагородят…

— Выступления подготовим. Горобец напишет, — заверил Коляда.

— Изберите в президиум секретаря обкома, а уж потом меня, — напомнил Бунчук. — И об обеде позаботьтесь.

— Понял. А где сейчас уважаемый Павел Артемович?

— Где-то по колхозам мотается. Второй день ездит, — вздохнул Бунчук.

…Коляда готовился к встрече секретаря обкома. Школьный зал, где должно состояться собрание, был устлан коврами, увешан венками из елки, а Никодим Дынька сделал такую трибуну, что с нее смело могли бы произносить речь три оратора сразу. В клубе, где должен быть ужин, тоже были ковры и венки. По категорическому приказанию Коляды Иван Лисняк разрисовал стены колоннами, как и в косопольской чайной…

Теперь Семен Федорович беспокоился только об ужине. Чем он будет угощать такого гостя? Будут поросята, жареные куры, голубцы и голландский сыр, который Коляда считал самым большим деликатесом. А если секретарь обкома не любит свинину? А если он не ест сыра?