На арене со львами - [62]

Вспыхивали и гасли фары встречных машин; автобус катил вперед. По сторонам то вдруг возникали и проносились дома, то волшебным ковром разворачивались глянцевые площадки с рекламными щитами и бензиновыми колонками, а один раз, когда высокие сосны расступились на мгновенье, открыв широкую плоскую равнину, по ней, точно бусы, протянулись цепочкой освещенные окна поезда, продержались недолго вровень с автобусом и отстали, одно за другим утонув в темноте ночи. Морган сполз пониже на своем сиденье, подложил под голову скомканный плащ и погрузился в легкую дремоту. Достаточно было рядом прозвучать человеческому голосу, и он тут же проснулся. Сначала он не мог сообразить, где он и что с ним, и в это мгновение, подобно зловещей сюрреалистической фантазии, перед ним в черном поле окна вспыхнула кроваво-красная неоновая надпись: «Куриные бифштексы». Она зажглась и сразу погасла. но еще стояла перед его ослепленным взором, а автобус все катил вперед. И тут голос, разбудивший его, заговорил опять:

— …просто не мое это дело, вот и все. Не вытанцовывается оно у меня.

Голос принадлежал Мэтту Гранту, и окончательно проснувшийся Морган разглядел в полутьме прямо впереди себя над спинкой сиденья контур его головы. Потом прозвучал голос Кэти, и тогда Морган различил рядом с Мэттом и ее голову. Когда они успели перейти сюда из передней части салона, Морган не знал, но не могли же они пересесть и не заметить его. Должно быть, решили, что он спит, да так оно и было.

— Можно ведь устроить, чтобы вытанцовывалось.

Я всегда смогу кашлянуть, если дело примет крутой оборот, подумал Морган. Но не хотелось бы, неловко как-то, он попытался снова задремать, надеясь, что они будут разговаривать тихо и он ничего не услышит. Действительно, они почти шептались, голова Кэти склонялась к самому плечу Мэтта, но в ровном, привычном гудении автобуса их голоса все-таки выделялись, да и Морган против воли к ним прислушивался, как прислушиваются к капающему крану или скрипучей половице, и разбирал каждое слово.

— Не в том дело,— говорил Мэтт.— Не то что кто-то там о чем-то не позаботился и это можно устроить. Чем больше я вижу Ханта, тем тверже убеждаюсь, что он человек необыкновенный. Если он победит на этих выборах, а я надеюсь, что так и будет, он еще себя покажет в сенате, непременно покажет. Но при этом способности его проявятся по-настоящему: и талант и ум; это он будет сенатором и большим человеком, а не Мэтт Грант. И тут ничего изменить нельзя.

— Да нет же! — Тут Морган раскрыл глаза: Кэти выразительно качала головой.— Вы не понимаете. Хант нуждается в вас, Мэтт, по-настоящему нуждается. От вас зависит многое, и прежде всего чтобы его не заносило. Но, конечно, если вам наплевать…

— Я этого не говорил.

— Знаю. Вы говорили, что хотите быть Мэттом Грантом, а не человеком Ханта Андерсона, как бы высоко он ни поднялся.

— Вот именно. Это наглость с моей стороны, признаю, но ведь и мне в жизни кое-что надо сделать. Не один Хант Андерсон существует на свете.

Она еще ближе к нему придвинулась, голос ее зазвучал еще невнятнее. Морган со стыдом поймал себя на том, что напрягает слух, и снова закрыл глаза, словно это притворство смягчало его вину.

— Но ведь вы и не можете быть ничьим человеком. Я вам сейчас скажу кое-что, чего вы, наверно, не знаете, вижу, что вы еще этого не сознаете.— Морган открыл глаза и увидел, как Мэтт повернул к ней голову. — В определенном смысле это Хант будет нашим человеком, если вы, конечно, останетесь. Ведь я его так хорошо знаю, Мэтт. Вот вы говорите, он замечательный. Но он бывает и самолюбивым, и глупым. Забрал же он себе в голову столь дикую романтическую чушь, что будто бы он должен исправить зло, искупить вину отца. Добром это для него не кончится, сами знаете. У него, конечно, бездна обаяния, и он этим пользуется. Он бывает похож на ребенка, который играет в великого человека. А вы можете управлять им, Мэтт, можете влиять на него, воздействовать, и он будет в каком-то смысле вашим созданием.

— Но я не хочу.

— Ну, хорошо, если вам мало этого, мало, что вы сможете сделать в жизни то, что хотите, воздействуя на него, потому что без вас он никогда не станет тем, чем может стать… тогда вот еще что, Мэтт, вы нужны мне. Я не могу вас отпустить.

— О вас-то я все время и думаю! — Мэтта вдруг словно прорвало.— Вы у меня на совести, вы — во всем, что вокруг меня.— Голос его, горестпый и страстный, задрожал.— Но ведь и вы тоже — его.

После этого наступило молчание, и Морган уже подумал было, что, должно быть, они отсели друг от друга. Он открыл глаза, готовый, если нужпо, сразу встать и показать, что он проснулся. Но не успел: в полутьме голова Кэти откачнулась от головы Мэтта. Как электрический разряд в паху, Моргана пронзило сознание, что она только что прижималась лицом к лицу Мэтта. Эта маленькая улика близости оказала на него сильнейшее действие, и желание, безудержное, жадное, застучало у него в жилах, будто это к нему прикасались минуту назад ее ласкающие руки, ее голова, будто это его кожа трепетала под ее легким дыханием.

— Бедный Мэтт,— прошептала она.— Бедный, милый, честный Мэтт.