Мюсли - [29]

— При чем тут литература?

Белинский выпивает и сует в рот новую сигарету.

— При том, что у всех, кто с ней связан, всё через жопу.

— Нам нужно меньше пить, — говорит лысый мрачно.

— Еще чего! С голоду умереть хочешь?

— Извини?

— Если мы не будем пить, — объясняет Белинский, — как мы будем писать рецензии, читать лекции, смотреть на человеческие лица и всё такое? Или ты еще что-нибудь умеешь?

— Я бы мог стать дворником, — говорит лысый, подумав.

— С твоими-то легкими?

Лысый смущен. Надменный наливает ему и себе.

— Ну, ну, — говорит он. — Будь реалистом.

— И все же, — говорит лысый, поднимая стопку, — кому понадобилось его убивать?

— От реализма до преступления один шаг, — говорит девица Пухова и мрачно смотрит на Лизу. — Преступление по самой своей сути реалистично. — Она медленно отпивает из стакана с прозрачной смесью и пальцами свободной руки подталкивает по стойке пепельницу. — А реализм, в свою очередь, преступен.

— Это невозможно, — встревоженно говорит сидящий рядом тощий нескладный мужик. Одной рукой он крепко держится за стакан с ярким соком, другой — за край стойки. Он плотно сжимает задрожавшие губы.

— Еще как возможно, — говорит девица Пухова хладнокровно. — Вы что, незнакомы с актуальным искусством? В Эрмитаже сейчас выставка мексиканских древностей, знаете? Так вот, там всем желающим вырывают сердце. У них все разработано: вековые традиции, современное исполнение. Очень хитро всё устроено.

— И ножики там есть? — спрашивает Лиза.

— Всё есть, что нужно, — говорит девица Пухова зловеще. — Полная аутентичность. И жрецы, и ножики, и специальный камень, на который вас кладут, и даже музыкальное сопровождение. На «Nine Inch Nails» похоже, — добавляет она, подумав. — С учетом специфики.

Глаза у мужика становятся всё больше. Лиза неодобрительно сдвигает брови и берется за полотенце.

— И много? — спрашивает мужик неуверенно.

— Чего?

— Ну вот, — говорит мужик, — этих. Которые хотят, чтобы им вырвали.

— Этих много, — говорит девица Пухова, закуривая, — но берут только по человеку в день. Паркет потом тяжело от кровищи отмывать.

— И кровь настоящая?

— Какая же еще?

Мужик дрожит и тяжело дышит.

— Но как же потом? — шепчет он еле слышно.

— Как потом, потом в труповозку. Это же сердце, вырвешь — так назад не приклеишь. — Девица Пухова щурится и рассматривает кольца табачного дыма. — Вы сходите, посмотрите сами. Жаль, что фотографировать нельзя. Там есть такие чудные фигурки койотов!

— Да, — говорит мужик, осторожно сползая с табурета. — Я, пожалуй, пойду.

— Сейчас уже закрыто. Завтра сходите.

Мужик исчезает.

— Ну и зачем? — спрашивает Лиза спокойно.

— Просто так. Я хочу с вами поговорить, нечего ему тут торчать.

— Вы любите разговаривать, — говорит Лиза без вопросительной интонации.

— Это не преступление, — говорит девица Пухова, и в ее голосе звучит нотка вопроса.

— Это реализм.

Обе смеются.

— Близкие не хотят нас слушать, — говорит девица Пухова, не глядя на Лизу. — И тогда мы выбалтываем свои страхи первому встречному.

— Первый встречный тоже не всегда от этого счастлив.

— Простите.

— По вам не скажешь, что вы чего-то боитесь, — замечает Лиза после паузы.

— Я знаю. Так часто говорят.

Напряженно, словно ожидая ответа, девица Пухова смотрит на Лизу. Сумрачный грим делает ее тонкое лицо отчужденным, зло-замкнутым, непреклонным. Волосы еле заметно отросли и похожи на слабое мерцание над гладким овалом черепа. На худой шее виден хвостик татуировки. Широкий рот девицы Пуховой вздрагивает, как будто хочет улыбнуться. Помедлив, она протягивает блеснувшую кольцами руку…

Осторожная рука бережно опускается на теплый клубок жизни.

— Человечек, букашка, — мурлычет Александра Генриховна, улыбаясь свернувшемуся у нее на коленях Бивису. — Пруста почитаем?

Бивис ворчит сквозь сон. Оглаживая упитанный собачий бок, Александра Генриховна нащупывает ребра.

— Бедный мой, — говорит она с отчаянием. — Тощий, как селедка.

Отдаленно хлопает входная дверь, и через какое-то время взгляд успевает удовлетворенно пробежаться по мирному пестрому пейзажу скрывающих стены книжных полок — в комнате появляется улыбающийся писатель с ноутбуком в руке.

— Смотри, Саня. — Писатель гордо кладет ноутбук на стол. — Белинский мне по дешевке уступил, в счет ближайшего гонорара. Он купил себе новый.

Александра Генриховна оглядывает ноутбук гадливо, словно попавшего в булочку таракана.

— А тебе это нужно? — спрашивает она.

— Не покажут тебя больше по телевизору, — говорит писатель. — Потому что ты ретроградка.

— Ретроградка, — повторяет Александра Генриховна задумчиво.

— Когда-нибудь я прославлюсь, — говорит писатель с ожесточением. Он всем телом опирается на пеструю стену книг и закуривает. — Один тоненький роман и пять лет мирной жизни, и ни строчки сверх положенного. Ну, колонка в глянцевом журнале. И, разумеется, телевизор. Это же издевательство — писать по книжке в год и не знать, на что купить компьютер.

— И о чем ты будешь говорить в телевизоре?

— Что-нибудь придумаем, — отмахивается писатель. — Туда главное попасть, а говорить потом, может, и не обязательно.

Александра Генриховна молчит и щекочет Бивиса.