Мюсли - [2]

— Тебе нельзя столько курить, — спокойно говорит вошедший, наклоняясь к собаке. — Здравствуй, Филимон.

— Фенелон, — поправляет хриплый дрожащий голос старика.

Вошедший — плотный, невысокий, седеющий, светлоглазый, удивительно аккуратно подстриженный, — не снимая легкого пальто, подходит к окну и замечает испорченную книгу.

— Опять?

Из кресла поднимается старикашка. Сейчас, когда он без шляпы, видны его взлохмаченные белые волосы. Он так худ и весь искривлен, что похож на сухую ветку, присыпанную снегом.

— Это вульгарная лживая книжонка, — говорит старикашка сердито. — Такое говно не жгут на площадях.

— Папа, но нельзя бороться с лживыми книжонками при помощи чернил.

— Что значит «нельзя»? — говорит старикашка. — Я всю жизнь только этим и занимался, и именно посредством чернил, да-с.

— Они были симпатическими?

Старикашка отворачивается.

— Я делал что мог, — говорит он, — а вы теперь делаете что хотите. Я не против, но что может быть надежнее чернил?

— Машинка для резки бумаги. Никогда не думал, что мой отец станет диссидентом.

— Я тоже не думал, что мой единственный сын станет банкиром.

— Кем же я должен был стать? — говорит банкир.

— Откуда я знаю? — говорит старикашка удивленно. — Я никогда над этим не думал. О твоем будущем думала твоя дорогая мать, и мне казалось, что если к ней присоединюсь еще и я, это будет бессмысленной жестокостью.

— Мама хотела, чтобы я стал пианистом.

— Да, у нее совсем не было слуха.

Оба смотрят на собаку, которая возвращается к попыткам прорыть в паркете дыру.

— Как странно ведут себя животные в последнее время, — говорит банкир. — Они словно чему-то радуются.

— Мир сходит с ума, — говорит старикашка довольно. — Даже дети, сегодня в парке я видел нечто подобное. Хотелось бы посмотреть, чем все закончится.

— Папа, мир сходит с ума последние сорок тысяч лет.

— Сорок?

— Считая с кроманьонцев.

— Да, — говорит старикашка, — это долгий процесс. Как твоя жена?

— Как обычно. Я работаю, она скучает.

— У этой девочки есть мозги, — говорит старикашка, закуривая. — Когда не спишь в огромной спальне…

— Вздор, — говорит банкир. — Нам просто нужен ребенок. А еще лучше — трое.

— Твоей дорогой матери, — говорит старикашка, — понравился бы твой выбор, я имею в виду профессию. В конце концов, тогда мы еще не знали, что можно растить из наших детей банкиров, пианисты казались безальтернативными. А мне совершенно не с кем разговаривать…

Он хочет стряхнуть пепел и отводит руку, как будто передумав.

Она лежит на низкой кушетке, безучастно перелистывая яркий журнал. На ней все то же черное платье. Телефон начинает тонко свистеть; она медленно морщится, выдыхая дым. Когда телефон смолкает, она встает, пересекает комнату, берет трубку: «Слушаю». Из телефонной трубки противно тянется ровный зуммер. Она снова пересекает комнату, на этот раз по направлению к окну.

С высоты шестого этажа виден парк; сверху — взгляду, который беспрепятственно сравнивает его с еще светлым небом — он кажется темнее, чем есть. Но от земли, из-под крон деревьев, поднимаются, смешиваясь с небом, сумерки, и в этих сумерках проступает близкая осень.

Рыжая женщина в черном платье угрюмо смотрит в окно. Она хмурится и проводит пальцем по стеклу. Она закрывает глаза и проводит ладонью по подоконнику. Под руку ей попадается блокнот из желтых листочков — написав что-нибудь, такой листок можно прилепить к чему угодно и потом отлепить без вреда для поверхности. За окном пролетают желтые листья. Они еще мягкие, их еще немного.

Толстый желтый лист — прожилки на нем не видны, и весь он точно вырезан из одноцветного мягкого картона — долетает до угла улицы; ветер переносит его через дорогу, он падает рядом с неглубокой лужей и лежит там, медленно темнея. Потом он исчезает, потом его выхватывает из темноты свет фонаря.

Густой, желтый, теплый, неподвижный свет фонарей смешивается с неподвижной водой лужи. Дождевая лужа кажется разлитым маслом или лужей чернил небывалого медового цвета. На ее дне проступают трещины старого асфальта — неотчетливый разрозненный алфавит. В середину лужи ударяет крепкий ботинок. «Ну и зачем?» — говорит женщина.

Повернув, через парк медленно идет пара средних лет — мужчина и женщина, похожие на господина и даму. Мужчина бледный. Женщина худая.

— Какая теплая ночь, — говорит дама. — Какой странный в этом году сентябрь. Ты пожалеешь наконец свои ботинки?

— Я испытываю их на прочность, — говорит господин. — Я похож на Терминатора?

— Ты похож на писателя, пообедавшего в гостях, — смеется дама. — Надо было так врать?

— Да, я был великолепен.

— Болтун и лгун.

— Это профессиональное.

Писатель горбится и глубоко засовывает руки в карманы пальто.

— Со стороны, наверное, мы сейчас похожи на картинку, — говорит он. — Или две картинки в одной книжке. Стр. 32 и 33, например. Разворот. Супружеская пара.

— Ты когда-нибудь будешь смотреть на нас не со стороны?

— Счастливая супружеская пара.

— Вот так идея, — говорит дама. — Из этого романа не сделаешь.

— И жизни тоже, — говорит писатель. — У меня проблемы с сюжетом, а не с идеями. Пойдем завтра утром шуршать листьями?

— Листьев еще нет, а у меня завтра утром лекция. Пора бы выучить, новое расписание висит на двери туалета.