Мю Цефея. Игры и Имена - [43]

Славная победа советской идеи оставалась где-то в прошлом, а мы шли дальше, строили, спорили и курили. Со временем я заметил, что старая бригада сильно поредела: кто-то уходил на лучшие места, кто-то менял город, у кого-то возникали разногласия с вершками. Даже Митрич однажды оставил заявление «по собственному» и исчез в сыром феврале, захватив свои кроссворды и кибальчишечью улыбку. Помощник конструктора Петр Поганкин затерялся в высоких кабинетах, и я перестал его видеть.

Интересно, но драмы от этого тоже не случилось. Просто жизнь. Все течет, и все тикает. Я занимался своими делами (а их было предостаточно), впадал в рутину и разбавлял ее мелкими радостями. О большой мечте Поганкина с его Бесом вспоминать было некогда. Я копил на красные «Жигули», потому как с красными-то «Жигулями» жизнь совсем не та, что без них. Сразу появляется важность и шанс влюбить в себя симпатичную Василису Якутину в обтягивающих американских джинсах. А еще хочется в июле съездить в Анапу, взять у Коли Мильцова кассету с настоящим выступлением Rainbow и пейджер еще.

Когда я понял, что от столкновения двух детских состояний не произошло никакого взрыва, — мне стало смешно. Жизнь не приобретала серых оттенков, сознание не помещали в бетонную тюрьму, и лицо не становилось угрюмо-взрослым по щелчку пальцев. Старые мысли и мечты никуда не девались, просто получали некое переосмысление, задвигались назад за глупостью и наивностью. Впервые я задумался: «Если танк во дворе все-таки выстрелит — никаких игр не будет, только дым и мертвые дети». Лучше уж правда копить на «Жигули».

Вновь прошлое повстречалось мне ровно на том месте, где улицу Горького надвое разрезали трамвайные пути. Мне навстречу шел невысокий мужчина в восьмиклинке, в одной руке он держал сетчатый пакет с какими-то газетами, а в другой — пухлый портфель из желтого кожзама. Раньше я подумал бы, что этот гражданин чем-то смахивает на Шурика из «Операции Ы», но сейчас такой параллели почему-то не последовало. Обычный мужик.

— Сеня, а ты чего тут делаешь? — спросил он.

— Иду, — ответил я, — а ты?

— Шел. Теперь вот стою.

— И я.

Мы пожали руки. Потом пробежались по святой троице: Как жизнь? Как дела? Как здоровье? И, разумеется, свернули к работе.

— Чего там, — спросил Митрич, — восходит еще наша «Заря»?

— Чего?

— Да ничего. Это я так, хотел поэтично. Говорю, строительство продолжается?

— Продолжается. Сейчас судорожно идут досмотры всякие по образцам, проверки. Хотят к апрелю уже запустить, ну, чтоб символично было. Ну, как Гагарин.

Митрич удивленно моргнул:

— Как к апрелю? Оно ж только вот-вот перестраивалось, что за бред?!

— Поганкин у руля. Мчится впереди планеты всей, договаривается с Москвой. Что, мол, запуск по телевизору покажут, что это будет особенный день и еще чего-то про коммунизм.

— Да-а, взялся он крепко, а мы и не верили.

Я вдруг испытал гордость за то, что в свое время так повлиял на Поганкина. Считай, возродил в человеке веру, а человек возродил космонавтику. Мне даже захотелось похвастаться Митричу, но он перебил:

— Я думал, что все, разрушилась его мечта из-за того полета. Оно, может, и к лучшему.

— Какого полета?

Митрич вдруг стал совсем серьезным, даже немного грустным:

— Поганкин самолет конструировал. Отлично вышло все, он как инженер — мужик золотой, но чего-то они с баком намудрили, отправили на испытания, а там то ли утечка топлива, то ли недолили. Грустно вышло.

— Разбились?

— Нет, слава богу, повезло. Вовремя заметили и на экстренную посадку. Но Поганкина тут же пинком под зад и в наши пенаты. Мы все понимали, жалко его было, он пару раз пробовал вернуться, но Шпагин крепко душил.

Интересно складывалось. За Поганкиным действительно вырисовывался печальный образ, на этот раз настоящий, без домыслов. И оттого только слаще было его восхождение к верхам. Мечта у человека сбывается, подумал я.

— Дела.

— Ага. А теперь вот не просто самолет, а такую вещь… знаменательную. Молодец он, чего сказать?!

— Если он такой молодец и ты так за него рад — чего ж ушел-то? Я как-то и спросить не успел. Вместе б уже эту мечту в космос отправили, — я задумался, — да и без кроссвордов скучно.

Митрич улыбнулся — совсем добродушно, словно у него ребенок спросил: почему небо синее?

— А ты не знаешь?

Я хотел ответить: потому что воздух рассеивает свет, но вовремя опомнился.

— Что не знаю?

— Ну, ты, Сеня, в танке, конечно, хоть бы иногда из архива вылазил.

— Не хочешь рассказывать — не надо. Мы люди любопытные, но гордые.

— Да просто чего там знать? Поганкин нам и помог соскочить.

— Это как?

— Это просто, Сеня. Это просто. Или ты думал, что ему и должность дадут, и Шпагина вышлют за просто так?

Я моргнул. Очень глупо (если такое вообще возможно) моргнул:

— Так и думал.

— Нет, Сень. Тут одного Шпагина мало. Козлы отпущения нужны были, которые под руководством Шпагина нарушали все правительственные установки. Когда и руководитель говно и рабочие говно — легче из этого говна лепить свою благородную статую.

— Да, — пробормотал я, — материала больше.

— Ага. Так бы неизвестно — стали бы его слушать, а тут компромисс с московским начальством, проредили не одного Шпагина, а всю бестолковую бригаду. И Поганкин на всем этом в беленькой шапочке.