Мытари и фарисеи - [4]

— Товарищ гвардии подполковник, вас срочно вызывает к себе начальник политотдела! — раскрасневшийся от бега посыльный держал ладонь у краешка панамы, на которой сидела перекошенная набок красная звездочка с отбитой эма­лью.

— Цель вызова?

— Не могу знать, товарищ гвардии подполковник!

— Не могу знать, не могу знать, а прешь, как танк! — мне не хотелось преры­вать только что начатое занятие с молодыми летчиками о пикировании вертолета для точного бомбометания. Еще в Кандагаре опробовал этот метод, разработал его для боевого применения.

— Сообщите дежурному, что вызов получен, я скоро буду. Понятно?

— Так точно, товарищ гвардии подполковник! — солдат лихо повернулся, в окно было видно, как опять бегом заторопился к зданию штаба, до которого от учебного корпуса было с километр.

Дубяйко никогда просто так не вызывал, у него все было срочно. Это срочно могло растягиваться на целые часы по составлению различных планов, прове­дению собраний. Я подумал, что занятие завершить успею, ведь в конце месяца желательно отработать тему в ходе практических полетов в зону. Но минут через пятнадцать снова прибежал изрядно взмокший посыльный, запыхавшись, поднес руку к панаме:

— Товарищ гвардии подполковник!..

— Я же сказал, вызов получен.

Солдат взмолился:

— Товарищ гвардии подполковник, дежурный сказал, что только вас ожи­дают!

— Передай дежурному, что вызов получен! — я почувствовал, что еще мгно­вение, и сорвусь. Лейтенанты переглядывались и улыбались.

Не успел солдат закрыть дверь, как в класс вскочил капитан с красной повяз­кой на рукаве:

— Товарищ подполковник!..

Среди лейтенантов прокатился смешок. Мне и самому стало смешно:

— Что там стряслось, что? — я хлопнул указкой по плакату, который слетел со стойки и плавно приземлился на пол, но взял себя в руки. — Штаб горит?

— Командир сказал, что это приказ!

— Иди и доложи, что.

— Товарищ подполковник, Гаврилов сказал без вас не приходить!

В просторном кабинете начальника политотдела Ерохин сидел отдельно, жался в самом уголке и совсем не был похож на того отчаянно смелого офице- ра-красавца, которому в Афганистане так благоволила удача. Только теперь я заметил, как сильно изменился внешне: обрюзгший, в мятой рубахе, он легонько гладил верх фуражки, которую почему-то держал в руках, словно этим поглажива­нием себя успокаивал. Мне стало понятно, почему Дубяйко так захотелось, чтобы и я участвовал в этом заседании.

Члены партийной комиссии, сидевшие за длинным столом, похожим на бил­лиардный, старались не смотреть на Ерохина. Они вообще старались никуда не смотреть. Даже один на одного. По зеленому сукну лениво ползала толстая муха, постоянная жительница местного базара, случайно попавшая в кабинет с чужими запахами и непривычным для нее холодком. Начальник ТЭЧ полка майор Парамыгин пытался пстрыкнуть по ней пальцем, она мгновенно улетала. Полетав, воз­вращалась, снова садилась напротив Парамыгина, тщательно чистила передними лапками громадные глаза и чувствовала себя хозяйкой.

Дубяйко, наблюдая за усилиями Парамыгина, раздосадованно произнес:

— Парамыгин, столько окон открытых, так нет, надо сюда залететь, открой дверь, пусть убирается!

— Кто?! — очнулся Парамыгин.

— Муха, а кто же еще! Командира и начальника штаба не будет. Разговор проведем без них.

— А может, прихлопнем, вон сколько нас!

— Не дури, кому сказано, открой дверь! — Но муха упрямо не хотела выле­тать.

В политотделе сразу после отъезда Иванникова прошло собрание. На нем политотдельцы рассмотрели персональное дело коммуниста Ерохина и едино­гласно исключили из партийных рядов.

О том, как принимались решения в политотделе, мне было хорошо известно.

— У нас есть все основания поддержать решение собрания. Вчера мы пере­жили позор, позор, которого полк еще не знал. — Дубяйко постучал кончиками пальцев по красной папке. — В принципе, я ожидал, что именно этим все и окон­чится. Но кто меня слушал? Кто?! Выйти пьяным на сцену, и когда? Когда насту­пает исторический момент в жизни нашего огромного государства! Мы с вами единогласно приняли обращение к Центральному Комитету. Еще раз говорю, позор, и таким офицерам, как этот, — он красноречиво указал на Ерохина, — не место в наших рядах.

Заметив мою улыбку, Дубяйко уперся взглядом:

— Неужели кое-кто из членов партийной комиссии считает иначе? — Он раз­драженно забарабанил по красной папке, и муха восприняла это как сигнал для более тщательного обследования кабинета. Начала описывать круги вдоль стен, увешанных портретами Ленина, Маркса и Энгельса, поочередно присаживаясь на каждом. — Считаю, коммунисты политотдела поступили верно. Вы это прекрас­но понимаете и без меня. Так вот, по данному вопросу я хочу персонально знать позицию каждого.

Все понимали, что исключение из партии в последующем означало для Еро­хина и увольнение из Вооруженных Сил, поэтому слушали Дубяйко без особого энтузиазма.

— Майор Сорокин, ваше мнение?

Сорокин вздохнул и пожал плечами.

— Да чего вы завздыхали, Иван Петрович, у нас с вами по Ерохину неоднократно был разговор, и вы соглашались, а теперь что? — И Дубяйко раздраженно выкрикнул: — Вы посмотрите на него, разве это офицер? Это наш позор!