Мышь под судом - [3]
Лет десять прожила мышиная стая в Королевской кладовой. Почти совсем опустела кладовая.
Но тут очнулся ото сна Дух — хранитель кладовой. Взял он счетные книги и стал сверять по записям наличие зерна. До чего же он был удивлен и напуган, когда обнаружил, что в кладовой недостает много сомов[4] риса. Созвал он тотчас же Святое Воинство и приказал разыскать виновников. Вскоре схватили Воины Мышь-наставницу.
Грозно встретил Дух обвиняемую:
— Мерзкая тварь! Забыла, кто ты?! Дом твой — убогая нора, пища — в грязи и во прахе! Как посмела ты со своими прихвостнями прогрызть дыру в стене и поселиться в кладовой?! Как посмела уничтожить столетний запас зерна и оставить народ без риса?! Придушить бы все ваше племя до последнего мышонка — тогда только, наверно, и удастся искоренить воровство! А что до твоих сообщников и подстрекателей, — никого не пощажу, всем воздам по заслугам!
Выслушала Мышь грозную речь, в притворном смятении пала ниц перед Духом-хранителем и, сложив передние лапы, запричитала:
— Осмелюсь слово молвить: хоть я и стара, и с виду невзрачна, но не так уж я плоха, ибо природа наделила меня многими талантами. Среди зверей я, конечно, не первая, но все-таки и не последняя: поэты древности писали обо мне в «Шицзине»[5], Совершенный Муж[6] упомянул мое имя в «Лицзи»[7]. А это означает, что племя наше издавна знакомо людям. Но вспомните, ваша милость: даже Человек, этот двуногий царь природы, у которого нос торчком, а глаза — поперек лица, день-деньской на поле трудится, а поесть досыта никогда не может — вечно его голод терзает. Каково же мне, старухе? Как жить, если в норе пусто? А пожить охота, хотя и тяжко… И стала я отруби да бамбуковые гвозди грызть! Вот до чего дошла! Разве это с радости? С нужды это!
Велика моя вина, сознаюсь. Но что делать: семья голодает, дети мучаются. Сыновья погибли в ловушке у Восточного дома, внучата — в капкане у Западного. Да, страшное на меня обрушилось горе. Глаза мои потускнели и плохо видят, сама я одряхлела, одышка одолевает, где уж тут быстро бегать… Ни на что я теперь не гожусь. Да и кому я нужна такая? Правду говорю: не было у меня среди мышей сообщников!
И стала хитрая тварь зверей оговаривать, и не только зверей, а и растения, и Духов: они, мол, подстрекали ее преступление совершить! Без зазрения совести лгала она, лишь бы свалить на кого-нибудь свою вину.
— Я, ваша милость, без утайки назову подстрекателей и, не ропща, понесу заслуженную кару. А дело было вот как. Вздумала я забраться в Королевскую кладовую; крадусь осторожно, а сама по сторонам озираюсь. Вижу — горы и реки, деревья и травы — все объято покоем. И только Цветок Персика, что рос в углу двора, завидев меня, ласково улыбнулся, да Ива, свесившая ветки над каменными ступенями входа, радостно закивала мне. Я и подумала, что Персик улыбается, обещая мне сытную трапезу, а Ива кивает ветвями, приглашая поселиться в новом жилище. Разве подобные знаки сочувствия — не подстрекательство к преступлению?
Доверчиво выслушал Дух рассказ старой Мыши и вознегодовал:
— Как?! Их долг предотвратить преступление, они же, вместо того, улыбались тебе и кивали?! Вот уж поистине «зло на руку Цзе»![8] Ну что ж, придется, видно, воздать этим негодяям по всей строгости закона!
Произнес Хранитель кладовой заклинание, призвал Духов Ивы и Персика и приступил к допросу:
— Стало известно мне, что, будучи свидетелями готовящегося преступления, вы не только не предотвратили его, но даже ничего не сообщили властям! Более того, вы улыбались и кивали одобрительно! Как это случилось? Объясните!
Цветок Персика смутился, но стал обиженно оправдываться:
— Осмелюсь почтительнейше напомнить вашей милости: в зимние месяцы бываю я совершенно наг, зато с наступлением весны бутоны мои распускаются, и я облекаюсь в одежды цвета румяной зари. Такова уж природа растений, таков закон Гармонии. Поэтому-то я и улыбаюсь весной — улыбаюсь теплому ветерку. А Мыши этой я вовсе не знаю! Как наслушаешься таких бредней, право же, готов смеяться до колик. Никакой вины за собой я не ведаю!
Потом заговорила Ива. И тут ее унылое обличье стало вдруг неузнаваемо, а слова, подобно упругому стволу ее, обрели твердость:
— Ваша милость! Телом я слаба. Когда из долин веет теплым ветерком и у запруды на реке перестает моросить дождик, ветви мои плавно раскачиваются, словно руки танцовщиц, серебристые нити шелестят, прославляя весну; их сравнивают тогда с ресницами прелестной девушки, и друзья, обреченные на долгую разлуку, берут их с собой на память. Ветви мои плавно раскачиваются и кивают в радостном упоении солнцем! А то, что говорила Мышь, — грубая ложь. Я ни в чем не повинна!
Выслушал Дух — хранитель кладовой Иву и Персика, но не поверил бесхитростным деревьям и отправил их в темницу.
— Ты солгала, — сказал он Мыши. — Ива и Персик невиновны. Признавайся, кто подстрекал тебя к грабежу?
Не долго думая, сочинила Мышь новую басню:
— Осмелюсь сказать, ввели меня в соблазн Дух Больших Ворот и Дух Малых Дверей Королевской кладовой[9].
Разгневался Хранитель кладовой. Повелел он схватить подстрекателей, невзирая на чины и звания
