Мяч, оставшийся в небе - [126]

Но первая песня — за нищим,

Но первая — за гондольером,

За бледной швеёй,

За старухой,

Качающей колыбель…

Журчит — пробивается к свету,

Сочится из каменной чаши…

Бежит — прорывается к свету,

То руслом пойдёт,

То вразброс…

Поэмы — аббатства большие,

Романы — империи наши,

Симфония — царство мечтаний,

А песня — республика грёз.

Как синее небо, простая,

Над синими

Льнами.

Как синее небо, простая,

Народная…

        (Даром что царь

        Давид запевал её встарь!)

Она подымается к солнцу,

Как жаворонок над нами,

А к ночи спускается в море,

Как тонущий нежный янтарь.

Как синее небо смиренна,

        Проста и смиренна.

Как синее небо смиренна,

        Как небо горда…

Её распевает извозчик,

Погонщик поёт вдохновенно…

Но жуткая тишь на запятках:

Лакей не поёт никогда.

…Не нам шлифовать самоцветы.

        (И думать-то бросим!)

Не нам шлифовать самоцветы

И медные вещи ковать:

Ремёсла сначала изучим. Но песню,—

Но песню споем — и не спросим;

Нас ласточка петь научила,

И полно о том толковать!

Напрасно сухарь-мейстерзингер

Грозит нам из старых развалин,

Напрасно

Перстом величавым

Нам путь указует педант:

Волов погоняющий с песней

Цыган — непрофессионален,

Простак-соловей — гениален,

У жаворонка — талант.

И парии нет между парий

(Бродяг, дервишей, прокаженных,

Слепых, на соломе рождённых

Под звон андалузских гитар),

Босейшего меж босяками,

Дерзейшего из беззаконных,

В чьём сердце не мог бы открыться

Таинственный песенный дар.

…Бежит,

        Прорывается к свету

Родник Непокоя священный,—

Тростин перезвон драгоценный,

Гром кузницы, тайна, вопрос…

Посмотришь: большие романы —

Как Цезарем взятые страны,

Симфония — царство мечтаний,

Но песня — республика грёз.

1967

Рожь

Страшно мне за рожь перед грозою!

Вот уж пополудни скоро шесть,

В ней же и разгневанному зною,

И дневному блеску место есть.

        В красной мгле её сухих разливов

        Будто шерсть горящая трещит,

        Будто электрический загривок

        Медных кошек… Будто медный щит

        Собранного к битве полководца,

        Рдеет поле с трещиной межи:

        Искры неба ждёт — не дозовётся

        Искра, затаённая во ржи.

Но безвредней капли застучали,

Благодушней, чем земля ждала.

В каждой капле тлел заряд печали,

Но угрозу ночь превозмогла.

        Сломанные, смятые плюмажи

        Тихо уронив за край земли,

        Навзничь, как подкупленные стражи,

        Пьяные колосья полегли…

Подобрался низенький туманец,

Упаковку блеска разорвал,

Затаённый в воздухе румянец,

Как живую розу, своровал…

        Не боюсь огней небесной боли!

        Мне не страшно искры той сухой.

        Поскучнев, межа уходит с поля

        И, намокнув, гаснет за ольхой.

1967

Скворушка

Молодой скворушка

Обошёл дворушко,

Обскакал дворушко,

Потерял пёрышко.

        Подбирал пёрышко

        Воробей Жорушка,

        Собирал сборушко:

        Чьё, ребя, пёрышко? —

Налетал сборушко

(На воре ворушко!),

Подымал орушко:

— Отдавай пёрышко!

И — пошла ссорушка!

1970-е

Отражения

В деревне соседней чинить собираются крышу…

То крик петушиный… То — оклик, шагами дробимый…

А я повседневных, я будничных звуков не слышу,

Пока не подымется ветер холодный —

        Мой ветер любимый…

Но слышу, как ходят полозья, как шепчутся люди

На бледной стене золотистой — на копии льдистой

С холста Ван-Остаде, — где, в сонной осенней остуде,

Катается отблеск вечерний, как пух серебристый,

        Вращается чистый, как шар на серебряном блюде…

Люблю эти миги!

Ловлю эти слабые блики!

В их беличьем беге, в их мелочной кроличьей дрожи

Они на обрывки линялого меха похожи,

С великой равнины гонимые ветром великим…

        Как будто равнина летит через комнату — тоже!..

Люблю эти блики… Они, как неясные лики,

Ненастны и дики… Но самый их холод мне дорог.

Пугливы, как бегство бродяги, как песня заики,

Как белые мыши с зонтами из красной гвоздики,

Бегущие в страхе улик… Но и сами — улики,

Что милость равнины таких не обходит каморок!

Равнина по стенам свой свет горностаевый стелет,

Равнина в каморке! (Не так ли из главного зала

В клетушку слуги досягает сияние в щели?)

То — снежное в тучах посольство… То — ветра начало…

        И вот уже входит Зима, подымая забрало.

И вот уже ветер, охотничий рог подымая,

Гвоздичным и заячьим бликам наносит обиду;

Их далее гонит по стенам, по «Зимнему виду»…

И, голоса будней в безветрии не принимая,

Я с первым порывом — совсем упускаю из виду

Обязанность Прозы…

        Пускай даже к ночи не выйду

В размах листопада, листы из него изымая…

1970-е

Следопыт

При свете месяца, как замыслы,

Клубились дымчатые заросли.

И что-то хрупко шелестело,

И что-то тоненько хрустело…

И, как лицо туманнобровое,

Курилось озерцо бобровое:

Казалось — если приглядеться,—

Лицо курящего индейца.

        В воде распахивались форточки —

        Бобры высовывали мордочки,

        Так чутко двигая носами,

        Как будто звездный свет сосали…

        Вздымалась мордочка — и пряталась.

        Тогда бобру в макушку брякалась

        Вода стальная — в виде круга,

        Похожая на крышку люка.

Светало — смутно и томительно…

И, улыбаясь одобрительно

Теченью беспокойных мыслей,

Шёл добрый Нэтти в шапке лисьей.

И были кожаными нитками

Рисунки остренькие вытканы

На двух лосиных мокасинах,

Каких не купишь в магазинах.