Мяч, оставшийся в небе - [122]

Негодованием высоким трепеща?

Но… слитком золота изрядным оттопырен —

Как раз при выходе — был край его плаща.

       Вот наши судьи кто!

       Вот наши кто эзопы!

       Их рвенье — в грязь втоптать Руси стези

                                                                   и тропы,

       Её Историю навыворот прочесть,

       С насмешкой приписать ей славу всей Европы,

       Чтоб тем ловчей отнять ту, что и вправду есть.

А есть немалая!

Свой — богатырский, детский,

Благочестивый жар, свой гений есть у ней!

Что толку ей лубок приписывать немецкий

И псевдоавторство над лавкой мелочей?

       Прочь, лесть безмерная!

       Прочь, преувеличенье

       Вещей, действительно имеющих значенье!

       Льстец мало что лукав,

       Льстец — нагл! За ним разбой и превышенье прав.

       Нагл баснословный царь, велевший море высечь,

       Но тот наглей, кто льстит волнам; кто осмеять

       Их тщится… И мудрит, стремясь преувеличить

       То, что и так нельзя объять.

1970-е

Раскрепощённость

Ты говоришь: «Хочу дать сердцу волю;

Поддамся гневу, чванству, лени, страхам,

Пуд лишнего себе свершить позволю, —

Уж то-то будет лирика с размахом!»

        Ты говоришь: «Раскрепощаю слово!

        Ужимок не могу терпеть манерных!»

        Но всё ль «раскрепощённое» так ново,

        Чтобы новее быть времён пещерных?

И вещи разве ты не видел жутче

«Паркетного манерничанья»? Боже!

Когда пожары и пивные путчи,

«Манерность» ни при чём, «паркетность» — тоже,

Зато «раскрепощённость» кажет рожи…

        Знать к сёмге вкус, к себе грести руками

        Ещё никто за партой не учился.

        А сдерживанью учатся веками.

        Но мало с кем большой успех случился.

…В далёкий путь певец пустился юным

И мнил: «Зачем старик шарманку крутит?

И лирнику зачем бряцать по струнам?

Струну порвать — вот то-то песня будет!»

        Не чуя пальцев он, в кулак сведённых,

        Рыдал: «Поймите, сколь свободны все вы!»

        И с кафедр, виноградом оплетённых,

        Стада сатиров звал топтать посевы…

Как Дионисов грек, не то Аттила,

Безумство проповедовал успешно.

Вернулся к ларам. …Дух перехватило,

И шапку с головы стянул поспешно.

        Богатым вышел он, вернулся нищим

        И над могилами поник смущённый.

…А где-то там, над общим пепелищем,

Носился Ницше дух «раскрепощённый»…

1970-е

Генрих Гейне

Избранник муз в торговых кланах редок, —

Поэзии банкирство не к лицу.

Герр ростовщик почти нормальный предок

Кому угодно. Только не певцу.

Но если род, столь преданный Тельцу,

Вдруг Ориона выдаст напоследок;

Но если — против чаянья, вот эдак, —

В цепи предлинной, где делец к дельцу,

Смешав их строй, сверкнёт Поэт впервые, —

Обрубит он все корни родовые,

Не их прославит, выразит — не их,

Нет! — сердца жар отдаст он всем народам!

Лишь дом свой бросит. Где девиз над входом

Звал жить иль гибнуть — только для «своих».

1970-е

Война воды и леса

Буйно-пребуйно росла бузина,

В росте весёлом неслась без ума:

Ветер устами не мог продышать,

Месяц лучами не мог промешать.

        А под широкою той бузиной,

        В омуте, в холоде — жил Водяной,

        Жил-поживал, пузыри пожинал,

        Той бузины отраженья жевал.

А из-под камня таращился рак,

Диву давался, выспрашивал так: —

Сладко ли, батюшка, воду-то грызть?

Эк ведь какая чижёлая жисть!

        — Сладко не сладко, — ему Водяник,—

        Делать-то нечего, я и привык.

        Коли прикинуть да ежели взять,

        «Голод не тётка» и даже не зять.

Знамо, калиновы тени вкусней

Да и сытнее бузинных теней,

Ан не беру я калину в расчёт:

Вишь, загордилась — у нас не растёт!

        Я и малину в расчёт не беру:

        Не хороводится в нашем бору,

        Не отражается в царстве моём…

        Что отражается, то и жуём.

— Чем же ты думаешь хлеб оправдать?

— За год стараюсь поменьше съедать,

Дно подметаю, протоке служу,

На зиму впрок отраженья сушу.

        Али не веришь, опасливый рак

        В кухню ко мне заходи, коли так!

        Видел и ты отраженья в воде,

        Только сушёных не видел нигде!

— Ты меня в гости зовёшь, Водяной,

А угощаешь, так тенью одной!

Что ж нам бузинные тени жевать?

Что ж… хочь живой бузины не нарвать?

        — Ох, не сломить мне багряную гроздь:

        Я на земле не хозяин, а гость,

        Только в воде моя сила и власть,

        Стыд Водяному — прибрежное красть!

Разве что в омут единожды в год

Ягода с ветки сама упадёт?

Вот уж тогда я над ней — голова!

Так бы и съел её! В день или в два…

        Ан берегу я её для гостей,

        А и делю-то на сорок частей,

        Ан затеваю той самой порой

        Пир — не пригорком, а цельной горой!

…Так вот и жил Водяной, поживал,

Тихою тенью под тиной сновал,

Странничков тешил в полуденный зной.

Только пришёл к Водяному

Лесной!

        Леший прослышал (невнятно пока)

        Про подкоряжную жизнь старика;

        Слух до него докатился и гул

        Про Водяного опасный разгул.

«А Подкоряжник-то дедушка — хват,

Сильно гораздый шутить невпопад!

Эк разгулялся в своем терему —

Ягоды на год хватает ему!..

        Видно, у ягодки росту — верста!

        Нет в моём царстве такого куста,

        Чтоб наедаться по ягоде в год…

        Где Водяник таковые берёт?..»

А и как начал Лесной хохотать,