Мы, животные - [20]

Я ничего ему не говорил. Мы лежали на спинах, не соприкасаясь, но я чувствовал, что он обхватил себя очень туго, все мускулы напряг, даже самые мелкие. Я подумал, что он может заплакать или закричать. Я подумал, что он может лечь на меня.

— Папс, ты знаешь, извинился за свои кулаки, — сказал Манни. — Говорит, он перепугался, что с нами серьезное что-нибудь могло случиться.

Он повернулся на бок и заглянул мне в лицо. Я сделал вид, что зеваю: мне не понравилось, как он на меня смотрит.

— Раньше я верил, что мы можем освободиться, — прошептал он. — Мне все вроде было понятно — вот сегодня в поле, например, я был уверен, что Бог ухватится за этих змеев и поднимет нас, защитит.

Он взял меня за подбородок и повернул мое лицо к своему.

— Но теперь я знаю, — сказал он, — что Бог разбросал все чистое среди грязного. Ты, я и Джоэл — мы просто горстка семян, которую Бог кинул в грязь и дерьмо. И мы тут сами по себе.

Он закинул на меня руку и ногу и лежал сколько-то времени тихо, неподвижно, и я начал засыпать. Но потом Манни опять заговорил, стал рассуждать сам с собой:

— Нам вот что надо: как-нибудь повернуть силу тяготения в другую сторону, чтобы мы вверх упали, через воздух и облака, туда, на Божьи небеса.

И от этих слов у меня в голове нарисовалось, как мы с братьями летим, машем руками, весь мир уходит, уменьшается, летим ввысь, мимо звезд, через черный космос, дальше ввысь, пока Бог не возьмет нас под защиту, не зажмет в кулаке, точно семена.

Остановить это было некому

Вечером мы начертили мелом круг на дороге и разделили его на три сектора. У нас был синий резиновый мяч, мы стояли каждый в своем секторе и били по мячу ладонями, отправляя его друг другу и стараясь, чтобы он подольше оставался в игре. С каждым ударом мы что-нибудь приговаривали, подражая Папсу:

— Это тебе, чтобы голос не повышал…

— Это тебе, чтобы меня не срамил…

— Это тебе, чтобы делал так..

— Это тебе, чтобы делал сяк…

— Это тебе, чтобы…

Там была канава, мяч попадал в нее, когда мы промахивались, и появлялись машины, они быстро вылетали из-за поворота и при виде нас замедляли ход. Мы отступали к обочине и встречали водителей недобрым взглядом через стекло. Детям, сидящим в машинах, мы показывали языки или средние пальцы. На нас были нейлоновые осенние ветровки с капюшонами, которые можно было сворачивать, как парашюты, и убирать в воротник, под молнию. У нас был наш синий мяч, и была наша злость, и было вечернее темнеющее небо, и углы крыш на фоне сумерек, и антенны, и телефонные кабели, и воронье карканье вдалеке.

— Бывает белая магия, бывает черная, — сказал Манни, и мы ему поверили.

В последнее время Манни постоянно пытался объяснять нам с Джоэлом всякое разное насчет Бога. Теперь он повел нас в лес и заставил искать грибы, ядовитые грибы, которые развел здесь, на земле, Бог для своей черной магии. В лесу росли грибы белого цвета, маслянистые и черные под шляпкой, и плоские, сморщенные грибы на гнилых древесных стволах, и грибы, выпускавшие, если надавить, желтый дымок, но Божьей черной магии ни в каких из них не было, и вот уже последние остатки света пропали, и сделалось совсем темно.

Нам было холодно, но домой мы все равно еще не собирались. Раньше поблизости были и другие дети; они держались от нас отдельно, но мы слышали, как они играли на улице и как их одного за другим позвали ужинать. Я боялся темноты, но никто об этом не знал, я никогда не говорил о своем страхе. Я боялся черной магии; я боялся яда — а когда Манни и Джоэл решили проверить, кто сможет так сильно бросить мяч, чтобы разбить окно автофургона Грайсов, стоявшего на одном месте сколько мы себя помнили, зад на двух колесах, перед на штабеле посеревших дров, — тогда я забоялся наказания, но держал язык за зубами.

Мяч стукнулся о стекло и откатился обратно к нам, притаившимся на краю леса. В задней комнате дома зажегся свет.

— Ни хрена им оттуда не видно, не ссыте, нас им не видать.

Мы ждали, и немного погодя свет погас.

— Камнем теперь попробуй, — сказал Джоэл Манни.

— Надо выждать, чтоб они отвлеклись.

Мы стояли на четвереньках на грязной земле и нюхали воздух. Тыльными сторонами ладоней терли носы, возвращали их к жизни. Втягивали обратно сопли. Через какое-то время Джоэл пробормотал: «Холодина, блядь», потому что кто-то должен был произнести очевидное, чтобы другие двое ответили молчанием и мы таким образом поняли, что домой никто идти не хочет. Еще чуть погодя Манни сказал:

— А белая магия — это всякие там кролики в шляпах, фокусы карточные, такие вот вещи.

Земля там, где мы притаились, была твердая и холодная, сырая ровно настолько, чтобы липнуть к нашим коленям и выпуклостям ладоней. Выдавленная кверху грязь зимой твердела, летом мягчела, а осенняя грязь была самая моя любимая: как остывшая черная кофейная гуща. Черная магия.

— Черная магия — это вуду, это змей заклинать, это яды, — сказал Манни. — Черной магией можно убить человека.

Манни бросил камень, и тут же мы ринулись со всех ног, ужас нас подхлестывал, вдоль леса, бежим, бежим, бежим, падаем, задыхаемся, звон бьющегося стекла снова и снова у нас в ушах, звук непоправимости, восхитительный и убийственный звук причиненного вреда.