Мы, животные - [22]

Нам слышно было, как отец протопал по лестнице в спальню. Дверь там захлопнулась, и ожил другой телевизор. Я теребил свой стаканчик, смял его, газировка через щель посреди стола полилась вниз с таким звуком, будто кто-то писает на пол.

— Оставь, — сказал металлист, открыл дверь в подвал и поманил нас скрюченным пальцем.

Мы потребовали, чтобы он включил лампу дневного света и пошел вниз первым. Мы спустились на три ступеньки, потом пригнулись и стали осматриваться, искать капканы, оружие, других пацанов в засаде. Спустились еще на три ступеньки, остановились. Манни спросил:

— Ты что, ночуешь там внизу?

— Наверху.

— А тут воняет.

— Это подвал, чего вы хотите? Вы что, парни, дрейфите, что ли? В подвалах никогда не бывали?

— Я бывал, конечно, — сказал Манни.

— Мы все бывали, — сказал Джоэл. — Вместе. Все втроем. Много раз.

Но металлист не слушал; он подошел к сундуку и вытащил покрывало.

Пол дома над нами поддерживали три стальных столба. По потолку подвала шли длинные куски теплоизоляции, прибитые пневматическим молотком, один кусок оторвался или его оторвали, и он свисал до земляного пола подвала. Шмат стекловаты был толстый, розовый и оголенный. Металлист повел нас в угловой закуток, отгороженный тремя облупившимися деревянными ставнями. Промежуток между двумя ставнями служил дверным проемом, а вместо двери там висела простыня с рисунком из шлемов с крылышками.

В закутке стоял старый консольный телевизор, рядом — видеомагнитофон.

— Скоро у меня будет кушетка, — сказал металлист, раскатывая на полу потертое покрывало в форме тигровой шкуры. Пыль пошла столбом, повисла в сыром спертом воздухе, мы закашляли, стали обмахиваться ладонями. Из-под рубашки и спинки своих штанов-комбинезона металлист извлек черный пластиковый прямоугольник — видеокассету — и выставил перед собой, держа ее двумя руками, как руль машины. Название было написано на кассете черным маркером.

— Вот, — сказал он. — Это я и хотел вам показать.

Лента пошла, несколько секунд кадры ползли по экрану, потом картинка установилась, стала четкой. Белый подросток лежит в кровати, листает книжку. Стук в дверь, и входит взрослый мужчина; подросток называет его папой.

— Что, папа? — спрашивает он.

— Хочу узнать, почему ты не вымыл посуду, как тебе было сказано.

Как-то раз, несколько месяцев назад, одна мама пришла в бассейн с дочкой лет пяти-шести, заговорилась с ней, повернула по ошибке не туда и ввела дочку в мужскую раздевалку с душем, где были мы с братьями, наш отец, другие мужчины и мальчики, одни одетые, другие голые. Мать покраснела и заслонила дочке глаза, она инстинктивно прижала к ее лицу обе ладони и тут же вытащила ее из раздевалки. А мужчины, которые до того не смотрели ни на кого вокруг и не разговаривали ни с кем, кроме тех, с кем пришли, вдруг поглядели друг на друга, несколько секунд помолчали и все разом захохотали.

— Ой, совсем плохая стала! — воскликнула мама девочки, хватая ее и заслоняя ей глаза.

Совсем плохая стала. Я это запомнил.

А с телеэкрана:

— Ну не надо, папа, отвяжись от меня!

— Ах так, ты еще грубить?

Мы сидели на тигре, зацепив локтями колени, — все сидели как долбанутые, как под гипнозом. Запах затхлости, внизу голая земля. Металлист, который до этого насвистывал, приговаривал: «Вы такого кино в жизни не видали, спорим на что хотите», теперь притих, задышал ртом. Мои ладони покрылись пленкой пота, стало жарко, подступила тошнота. Бывает белая магия, бывает черная.

А с телеэкрана:

— Нет, нет, я ничего такого не хотел сказать!

Наш Папс с порнографией никогда дела не имел, так он нам говорил, и это была правда: лежи у него где-нибудь неприличные пленки или картинки, мы бы их нашли. Однажды на гаражной распродаже мы наткнулись на картонную коробку с надписью от руки: «Только для взрослых». Старик хозяин увидел это со своего шезлонга и засмеялся. «Можно, можно, — сказал он нам. — Но если завернет какая-нибудь дама взглянуть на мои тарелки, быстро отходите».

Мы видели голые тела, женщин, половые органы и половые акты, но только на неподвижных картинках. А этот мужчина и этот подросток — они были живые, по крайней мере когда-то в прошлом, живые в этой почти пустой комнате, только кровать, постельное белье, книжка, длинная непрерывная съемка под одним и тем же углом, без монтажа, похоже на любительское кино.

— Ну, ты урок свой сейчас получишь, молодой человек.

Совсем плохая стала, сказала мать девочки в мужской раздевалке, как будто какая-то зловредная птица подлетела и выхватила у нее из рук то, что делало ее не совсем плохой. Ее добродетель.

— Сними трусы.

Я видел, как матери закрывали детям уши, когда кто-то грубо ругался или мать сама хотела выругаться. И я видел, как женщина закрыла уши ребенку, когда кто-то стал высказываться против Бога.

— Подставь мне зад.

Остановить это было некому. Мои братья… Некому.

— Папа, ну пожалуйста.

Мы видели голые тела, но на неподвижных картинках, видели женщин. И друг друга видели по-всякому — я, Манни и Джоэл, Ма и Папс, — побои видели, слышали животное мычание боли, видели истерику, а порой наркотический кайф, мы видели их под градусом, а порой голыми, а порой радостными, слышали пьяный смех, визги и плач, и гордыми мы друг друга видели, бессмысленно гордыми, злобно гордыми, и растоптанными тоже, растоптанными и презираемыми. Нам, мальцам, они всегда показывали себя щедро, то без гроша, то при деньгах, то любящими нас, то нет, и трудными, трудными; мы видели их провалы, но видели без понимания, мы принимали эти провалы, принимали наивно, без всякого стыда.