Мы здесь живем - [37]

Теперь эти ограничения приняли характер целенаправленного издевательства надо мной и моей семьей. Милиция запретила мне встретить мою 60-летнюю мать, приехавшую из Средней Азии, чтобы повидаться со мной. Спустя две недели милиция запретила мне отвезти домой жену с маленьким сыном, помочь им перевезти вещи. Мне известно, что все эти запреты милиция производит по указанию более высоких инстанций. Ни один из запретов не был никаким образом мотивирован.

Я не посчитался с запретами, проводил мать, отвез жену с ребенком — тем самым «злостно нарушил правила надзора». Трех таких нарушений достаточно для того, чтобы угодить в лагерь на два года. Таков закон. Правда, закон предусматривает, что надзорные ограничения не должны нарушать жизнь семьи. Но что толку говорить о законности, если милиция подделала постановление о надзоре над моим товарищем Гинзбургом, переправив в документе цифру «6» на «12» и увеличила ему таким образом срок надзора на полгода? Если и Гинзбургу, и мне изначально запрещено бывать в Москве, где живут наши семьи? Если суд рассматривает вопрос, достаточно ли тяжело болен ребенок Гинзбурга, чтобы отец мог его отвезти в Москву, несмотря на запрет милиции? И врач дает на этом суде показания, что нет, не слишком тяжело, мог бы ребенок хворать скарлатиной и в Тарусе (а лечиться — возить младенца за 84 км, три часа на автобусе).

Милиция решает, видеться ли, где и как часто Гинзбургу и мне с нашими семьями. Милиция установит, а суд рассудит, кто и где будет лечить наших детей. Милиция запретит мне встретить и проводить мою старуху-мать. Я же обязан подчиняться и еще еженедельно подтверждать свою покорность собственноручной подписью в отделении милиции. Кому, в какой фантастике, в какой сатире удалось переплюнуть эту реальность?

Проблемы рабства, проблемы крепостничества — они давно позабыты в цивилизованном мире и слишком привычны и обыденны на моей родине. Где еще, в какой стране, кроме моей, осуществление естественных прав личности может образовать состав преступления? Где еще суд будет рассматривать и определять меру наказания за такой криминал?

Право оказать уважение старости, право позаботиться о своей семье, навестить своего ребенка — может, действительно эти права не стоят внимания и не стоят того риска, на который я решил пойти, осуществляя их?

Заявляю, что я отказываюсь признавать режим гласного милицейского надзора надо мной. Отказываюсь признавать законность чьего бы то ни было произвольного вмешательства в мою частную жизнь — будь то отеческая забота партии, милиции или государства.

Я заявляю, что добровольно ни на какой суд по этому поводу не пойду, что в случае ареста объявлю голодовку — это единственно доступная мне форма протеста против традиций крепостничества на моей родине.

Прошу всех лиц и организации, занимающиеся вопросами прав человека, принять к сведению это сообщение.

Прошу радиостанции Западной Европы и Америки, ведущие передачи на русском языке, передать его.

Анатолий Марченко

14 октября 1974 года

г. Таруса Калужской области,

ул. Луначарского, дом 39

Заявление об отказе от советского гражданства

Председателю Президиума Верховного Совета СССР

от Марченко Анатолия Тихоновича,

проживающего в Тарусе Калужской обл.

по ул. Луначарского, д. 39

Заявление

Поскольку я фактически поставлен властями вне закона, впредь не считаю себя гражданином Советского Союза, отказываюсь от советского гражданства и прошу дать мне возможность эмигрировать в Соединенные Штаты Америки.

Положение эмигранта в США более устраивает меня, чем бесправное положение на родине.

Прошу выдать мне стандартные бумаги для оформления отказа от гражданства и для отъезда.

10 декабря 1974 г.

Марченко

Речь Анатолия Марченко на суде в Калуге 31 марта 1975 года

Марченко: В обвинительном заключении говорится о моей антиобщественной деятельности, в деле содержатся материалы, не имеющие никакого отношения к надзору. Среди материалов дела находятся тексты из радиопередач «Немецкой волны», Би-би-си, «Голоса Америки». Другие бумаги изъяты у меня во время обысков, произведенных тем же КГБ: мои черновики, которые «публицисты» из КГБ квалифицировали как могущие послужить материалом для написания антисоветских произведений. После обыска, еще в январе 74 года меня вызывали в КГБ и прочли так называемое предостережение, которое должно фигурировать в этом деле в качестве отягчающего обстоятельства…

Судья: Прошу придерживаться рамок обвинения.

Марченко: Я говорю по существу, все это есть в данном деле и в обвинении. Это все моя антиобщественная деятельность. Моя антиобщественная деятельность, о которой меня предупреждал КГБ, — это «Мои показания» и другие мои публикации на Западе о положении политзаключенных в нашей стране, которых здесь нагло именуют уголовниками. Среди политзаключенных мне пришлось провести не один год, я видел, как художников, писателей, ученых заставляют заниматься тяжелым неквалифицированным трудом…

Судья: Суд делает вам второе замечание. Не используйте свое положение для оскорбления советской власти.

Марченко: Я обращался не только к Западу, но также и к общественности нашей страны. Я обращался в Советский Красный Крест. Мне ответили: так было — так будет. Это ответили наши «общественные деятели». А моя деятельность — антиобщественная: я вступался за людей, пребывающих в нечеловеческих условиях, которые сами не имеют возможности за себя заступиться.