Мы — военные - [87]

Как-то поздно вечером возвращался он из роты домой. На тропинке его поджидал Гарусов.

— Ног под собой не чуете, Алексей Кузьмич?

— Не чую, Федор Федорович, — признался Алексей. — Такое, друг ты мой, состояние…

— Еще бы: у вас теперь настоящая семья. Позавидовать можно…

— Чем завидовать, заводил бы скорее свою собственную.

Из-под низко надвинутой на лоб шапки глаза лейтенанта Гарусова сверкнули в сумерках веселым огоньком. Мальчишеское лицо парторга стало вдруг решительным и озорным.

— А что? Вот возьму и женюсь! Мне ведь двадцать семь стукнуло — пора.

— Невеста есть на примете?

— Есть.

— Кто же она, если не секрет?

— Учительница из «Новосела», Глаша.

— Та самая татарочка? Ну, поздравляю, поздравляю! Везет нам с тобой на педагогов, честное слово… А свадьба когда?

— Пока не договорились. Хочу вот посоветоваться с вами и с майором.

— Приспособим к Первому мая, а?

Снизу вверх Гарусов благодарно взглянул в лицо Алексея.

— Я тоже так думал. Спасибо, Алексей Кузьмич!

Он порывисто пожал старшему лейтенанту руку и с прискоком побежал к крыльцу своего дома. Алексей проводил его взглядом, усмехнулся: совсем мальчишка Федор! Впрочем, и сам он, заместитель, командира по политической часта, сейчас не прочь совершить какую-нибудь ребяческую выходку. Вот запустить бы снежком по трубе дома, что ли!..

Сняв перчатки и сунув их в карман шинели, Алексей нагнулся, сгреб пригоршню снега и начал лепить из него ком. Снег был сухой, рассыпчатый, и снежок сначала не получался. Однако, стиснутый и согретый теплыми ладонями, он вышел твердым и тяжелым, как граната-лимонка. Алексей размахнулся и с силой метнул его, целясь по трубе. На секунду-другую темнота поглотила снежок. Но вот раздался звучный удар, и от трубы что-то брызнуло в разные стороны.

От удовольствия Алексей даже засмеялся: вот как здорово угодил!

Полой шинели вытер руки, еще постоял перед освещенными окнами своей квартиры, закрытыми занавесками. Что там делает Тамара? Спит или не спит Кузьма?

За полупрозрачной занавеской у окна появился силуэт Тамары. В тот момент, когда Алексей прижался лицом к холодному стеклу, занавеска приоткрылась. Из комнаты сквозь двойные стекла на него глядела жена.

— Как там наш Кузьма?

Тамара, очевидно, не расслышала вопроса, но что-то ответила, и слов ее Алексей тоже не мог разобрать. От этого немого разговора обоим было необычайно весело. Они дурачились, преднамеренно шевеля губами больше, чем надо, и оба хохотали — тоже беззвучно.

За ужином они начали фантазировать о том, кем будет Кузьма, когда вырастет. Алексей считал, что неплохо бы ему по семейной традиции стать военным.

О будущей профессии сына Тамара спорит не с таким азартом, как Алексей. Дело в том, что ее больше беспокоит настоящее. С кем оставить Кузьму, когда она возобновит временно прерванные занятия в своей вечерней школе? Конечно, соседи не откажутся понянчиться с ним, но нельзя же злоупотреблять их добрым отношением.

— Нельзя, конечно, — соглашается Алексей, думая о том, что неплохо бы Тамаре отказаться пока от общественных поручений и самой посидеть дома.

— А может, того… закроешь ты свой рабфак? — с робкой надеждой предлагает он.

Глаза Тамары темнеют, зрачки становятся большими, горячими.

— Ты опять старую пластинку в ход пустил? — спрашивает она с угрозой. — Все равно не буду я домашней работницей, понимаешь: не бу-ду!

И сам не рад Алексей, что затронул ее больное место. Он тут же дает отбой:

— Я пошутил, чудачка ты этакая, правда, пошутил!..

— Хорошо бы маму сюда вызвать. — Успокаиваясь, Тамара прижимается к плечу Алексея. — Да разве согласится она оставить свою текстильную фабрику!

— Согласится! Я сам напишу ей такое трогательное послание, что непременно согласится.

Однако сочинять трогательное послание теще Алексею не пришлось. Опередив дочь и зятя, Зинаида Карловна прислала такую телеграмму:

«Стала пенсионеркой собираюсь гости внуку встречайте мама».

— Мамочка едет! Мамочка едет!

Всю свою солидность растеряла Тамара. Взвихренная, носилась она девчонкой по комнатам, наводила порядок: сменила на окнах занавески, обернула бумагой цветочные горшки, еще раз перемыла и перетерла посуду, в новом порядке расставила ее на полках. С особым старанием составляла она меню, припоминая любимые блюда матери.

Алексею тоже нашлась работа. Он ездил в Долгово закупать по особому списку продукты, поставил для тещи койку, самолично принесенную старшиной Пахоменко.

Однажды вечером к Званцевым зашел Яков Миронович. В это время Алексей, став на табуретку, прилаживал на стене новую картину в золоченой раме. Это было шишкинское «Утро в лесу», которое, по словам Тамары, очень нравилось Зинаиде Карповне, и которое рядовой Гуревич от чистого сердца подарил Званцевым.

— К инспекторской готовимся? — с шутливой иронией спросил Лыков. И, не дожидаясь ответа, подсказал: — Правый угол подними сантиметра на два. Вот так, теперь хорошо.

Как ни старались Званцевы быстрее подготовиться к «инспекторской», Зинаида Карповна застала их врасплох. Она прикатила из Солнечного на такси рано утром, когда после подъема в квартире бывает обычный беспорядок. Вошла в комнату — прямая, строгая, как судья. Волосы ее, выбившиеся из-под серой вязаной шали, уже тронула чистая, синеватая седина, а густые, широкие брови были черны, будто нарисованы углем.