Мы — военные - [81]

Ольга Максимовна сидит рядом, гладит ладонью пышные волосы племянницы и плачет — за себя и за Дуняшу. Не вытирая слез, говорит ровно и монотонно:

— Терпеть надо, голубушка, терпеть!.. Видно, так на роду нам с тобой написано, чтобы пережить, сердцем перестрадать, прежде чем долю своего счастья получить… Судьба, она такая — ее не заменишь, как платье. Бери, что положено…

В другое время Дуняша вступила бы в спор с тетей Олей (вы думаете, это хорошо — от судьбы счастья ждать?), но сейчас она не произносит ни слова. Все смотрит и смотрит сквозь стены невидящими глазами.

А Ольга Максимовна чувствует себя перед племянницей немного виноватой. Ей как-то неудобно, что судьба, кажется, сжалилась над нею и снова отпустила ей, Ольге Максимовне, долю счастья. И не верится, что начал таять злой ледок в сердце Николая Ивановича, но… разве не видно, как относится к тебе близкий человек? Пригладит усы и, как в прежние годы, обнимет неловко, будто стесняясь: «Не журись, мать, все будет по-хорошему».

…А в квартире у Фоминых снова неприглядно! После всего случившегося на Маргошу опять напала зеленая меланхолия. Пора бы идти в библиотеку менять солдатам книжки. И не только менять. Вчера привезли из полка целый ворох литературы — лежит на полу неразобранная. Однако новой библиотекарше лень подняться с кушетки, лень шевельнуться. Нехотя поворачивает она растрепанную голову к окну: как там погода?

Ветра и дождя на улице как будто нет. Зато маячит что-то белое, беззвучно и мягко прилипая к оконному стеклу. Снег, первый снег! Маргошу он мало обрадовал. Конечно, в природе стало светлее и чище, но снег, наверное, мокрый, под ногами сыро, — того и гляди, ангину получишь…

Маргоша решает не ходить сегодня в библиотеку. Постоят солдаты у закрытых дверей и разойдутся — не в первый раз. Тамара, та побежала бы. В ее состоянии добрые люди в декретном, а она никак не угомонится…

В это время появляется Тамара. Марья Ивановна почти зримо представляет, как стоит она на пороге квартиры Фоминых. Несмотря на беременность, осанка такая же горделивая и величавая. Под ее укоряющим взглядом Маргоша неловко поднимается, хватаясь руками за воздух.

— Вздремнулось что-то… — оправдывается она. — Спасибо, Тома, что разбудила, а то мой сидит как пень.

Лейтенант Фомин неохотно отрывается от книги, лениво бросает через плечо:

— Не валяй дурака, Маргарита!..

Не вступая с Леонидом в спор, Маргоша зевает — широко, до хруста в челюстях.

— Где же мои боты? Тут стояли и нету…

— Вот они. — Носком ботинка Тамара выковыривает из-под стула меховые Маргошины боты. — Только ты шевелись побыстрее. Леонид Сергеевич, будьте галантным кавалером, помогите даме боты застегнуть.

Хмурясь, Леонид становится перед своей «дамой» на одно колено. Пытается разобраться в мудреных застежках, ворчит:

— Легче батарее на полигон выехать, чем тебе собраться…

Расшевелив Маргошу, Тамара возвращается домой. Торопливо засовывает в портфель тетрадки с проверенными сочинениями своих учеников. Мельком взглянув на часы, раскрывает учебник по тригонометрии: прежде чем объяснять новый материал, надо самой его повторить. Трудно одной вести несколько предметов!..

Пока Тамара повторяет математические формулы, Марье Ивановне делать здесь нечего. В синусах-косинусах она не очень сильна. Да и хватит по чужим квартирам витать, надо своими обязанностями заняться. Вот он, Яшенька, ходит из угла в угол — не столько хворает, сколько тоскует. Разве это порядок, чтобы командир роты находился в таком состоянии?

А настроение у Якова Мироновича действительно неважное. Грипп, конечно, гриппом, но дело не в нем. Не нравится майору тишина, нависшая над его ротой за последнее время. Маленький военный городок, кажется, замер и плотнее прижался к исхлестанной осенними дождями земле. Словно боясь разбудить кого-то спящего очень чутко, все в роте разговаривают вполголоса. И команды подаются не так резко, как раньше. Даже старшина Пахоменко, голос которого доносился, бывало, до самого «Новосела», не кричит теперь, распекая провинившихся.

Вчера Лыков наблюдал такую картину. Рядовой Шмелев, наполняя бачок, пролил воду на пол. Старшина не заругался на него, а лишь поманил к себе пальцем.

— Возьмите в каптерке тряпку, — почти не раскрывая рта, будто по секрету, проговорил он, — и вытрите пол. И чтобы насухо. Ясно?

Ответное «слушаюсь» Шмелев промолвил так же тихо. К каптерке он побежал на носках, чтобы не очень громыхали сапоги, подбитые железными подковками.

Все в роте чувствуют себя так, словно каждый виноват в чем-то. А что предпринимает командир роты для того, чтобы, несмотря на смерть Крупени, не увядала солдатская бодрость? Ничего! Напялил на себя шерстяную фуфайку и прохаживается по комнате — чайку с малиновым вареньем дожидается. И это в то время, когда заместитель в Солнечном, когда в роте не хватает офицеров, когда старослужащие воины собираются уходить в запас, а на смену им прибывает зеленая молодежь!

Ходит Лыков по чистым половичкам и досадует на самого себя: что ж ты за командир-единоначальник, если поддался хандре? А ведь с тебя все подчиненные пример берут. Кому не известно, что настроение главы семьи передается всем чадам и домочадцам! Нет, надо что-то предпринять… Но что? Пойти к Гарусову посоветоваться, что ли? Кстати, посмотрим, чем занимается вечером секретарь парторганизации. Наверное, английский продолжает зубрить. Упорен!.. Ну ничего, отвлечем его маленько от английского.