Мы — военные - [66]

И тут же, подозрительно посмотрев на Тамару, погрозила ей маленьким кулачком.

— Ой, смотри, Томка, не хитри! Думаешь развлечь? Ничего не получится. Уеду я отсюда все равно!

— Остынь сначала. У меня есть предложение, послушай. — Тамара тоже забралась на стол и уселась рядом с Ниной. — Пойдем с тобой в лес, туда, где маршрут кросса!

— Это зачем же?

— Просто так. Посмотрим, как наши будут бегать.

Предложение Нине понравилось.

— Это же интересно, Томка! Я с собой фотоаппарат захвачу. Замаскируемся в кустиках и будем тайком щелкать. Главное, мне своего недотепу с открытым ртом заснять…

«ЗАСАДА» У РУЧЬЯ

Маршрут кросса они примерно знали. Наиболее удобным местом для «засады» сочли кустарник возле моста через ручей, впадающий в Вилюшку. Нину это место привлекло тем, что здесь можно сделать чудесные снимки. Разве не интересно сфотографировать Григория в тот момент, когда он побежит по стволу березы, переброшенному через ручей вместо мостика? От нетерпения у Нины даже глаза заблестели.

Крадучись и оглядываясь, пробирались они редколесьем к переправе через ручей. От красных флажков, вспыхивавших на поворотах маршрута, бросались в стороны, как лисицы во время облавы, — не хотели, чтобы их кто-нибудь видел.

В лесу было тихо. Лишь тоненький, но звонкий голосок, доносившийся откуда-то из орешника, настойчиво требовал: «Синь-сини! Синь-сини!» Но сини, матовой глубокой сини над головой было и так вполне достаточно.

Нина, которой то мерещилась какая-то тень, метнувшаяся за кустом, то слышался подозрительный шорох, поминутно дергала подругу за платье, яростно ругалась, поцарапавшись. Крепко досталось от нее малиннику за колючки.

— Сколько этой идиотской несуразности в природе — просто умереть можно! — возмущалась она. — Для чего ягода — каждому понятно, а колючки зачем? Вот и в жизни так…

Тамара смеялась:

— Тебе хочется, чтобы жизнь была сплошной малиной?

— Известное дело!

— Не бывает так.

— Бывает у тех, кто поумнее. А мы, растяпы, сами на колючки лезем.

— Тс-с!..

Остановились за кустом боярышника, прислушались. У переправы через ручей разговаривали. Соблюдая все правила маскировки, выглянули из кустарника. Возле ручья на отпиленном комле березы сидели два солдата. Красные повязки на их рукавах и флажки в руках свидетельствовали о каких-то особых их полномочиях.

— Регулировщики? — дыша подруге в ухо, спросила Нинок.

— Помощники спортивного судьи, — уточнила Тамара.

В одном из солдат Тамара узнала своего предшественника, бывшего «заведующего библиотечным фондом» Клюшкина. После вывиха ноги он еще прихрамывал и бегать не мог. Его напарником был рядовой Васин, вечно чему-то удивляющийся.

Со всеми предосторожностями женщины залегли в кустах. Нина даже фотоаппарат приставила к глазу, но Тамара отстранила его и отрицательно покачала головой: услышат.

Клюшкин неторопливо оторвал от газеты полоску, насыпал махорки и, послюнявив краешек, начал свертывать самокрутку.

— Скоро побегут, — сказал он. — Может, закуришь?

— Нет, спасибо. В рот не беру этой гадости.

— Из-за принципа?

— Здоровье берегу.

Они помолчали. Слышно было, как говорливо журчит у их ног ручей. Клюшкин ловко выпустил колечко дыма и проследил, как оно медленно поднималось, становилось шире, теряло очертания. Продолжая, видимо, ранее начатый рассказ, Клюшкин заговорил снова:

— Вот он, значит, какой! После этого случая нам ясно стало: хотя и политработник, а в технике собаку съел.

— У него и жена, ничего себе, — заметил Васин.

— Тамара Павловна? У-у, брат, толковая женщина. Таких поискать! Всех классиков наизусть знает. А какая обходительная, степенная!.. Не то, что Захарчукова.

И стыдно было Тамаре, и неудобно. Лежит в кустах «степенная женщина» и подслушивает солдатский разговор… Куда как красиво, Тамара Павловна! Она раскаивалась в своей легкомысленной затее, но отступать было поздно: зашевелишься, поднимаясь, и выдашь себя. К тому же и подругу отсюда не оттащишь. У Нины разгорелось любопытство: какого мнения о ней солдаты?

— У той, видать, не все дома, — сделал предположение Васин. — Только бы ей плясать да бренчать на балалайке.

— Это ничего, что пляшет и бренчит: она здорово самодеятельности нашей помогает. Но вот беда — лейтенанту Захарчуку жизни не дает, чертова Нинок!

— Издевается, что ли?

— Еще как!

— А по лейтенанту незаметно. Такой всегда веселый, довольный…

— Чудак человек!.. Хочешь, чтобы он тебе жаловался на свою вертихвостку? Так и так, мол, товарищ Васин, жена замучила.

— Прогнал бы он ее к шутам.

— Прогнал! Он ее никак не удержит. Иссох по ней, когда она в Риге воздух рассекала.

— И чего сохнуть по такой?..

— Любовь, она, брат, не картошка, не выбросишь за окошко — будешь сохнуть, — тоном видавшего виды человека сказал Клюшкин. — На морденку-то она, видишь ли, смазливая, а характер сволочной. Лейтенант за ней: «Нинок, Нинок», а она его честит на все корки.

— За что?

— За что почтешь. А то, говорят, психовать начнет. Брякнется на пол — и давай брыкаться.

— Припадочная, должно быть. Жалко лейтенанта Захарчука, славный он человек. Технику боевую знает на зубок, обучать мастер и вообще… Не зря командующий часами его наградил. Чего же она все-таки требует от него?