Мы — военные - [68]

Званцев терпеливо гнул свою линию, и командир роты наконец высказался более откровенно:

— А на кой черт нам нужна эта самодеятельность, Кузьмич? Есть военные строители — пусть они нам и мостят. Зачем у них хлеб отбивать?

— Во-первых, на такие пустяки военных строителей не пошлют, — Алексей начал сердиться и поэтому выкладывал свои доказательства с подозрительной невозмутимостью, — во-вторых, если б и дали, мы сами должны отказаться от них.

— Почему?

— Потому, что это было бы не по-государственному, не по-партийному. Мы так дойдем до того, что потребуем, чтобы военные строители нам пол в казарме подметали…

— Ну, знаешь!..

Давая понять, что разговор на эту тему окончен, майор снял телефонную трубку и потребовал, чтобы его соединили с первой локационной установкой.

— Захарчук? Вот что, товарищ Захарчук: поторопись с профилактическим осмотром станции. К началу ночных полетов чтобы как часы! Что? Ничего, ничего, пусть дает напряжение после проверки каждого блока. Нашел время фильтры менять!..

Свой разговор с командиром роты Званцев передал жене. Та почему-то решила, что и Алексей разделяет мнение Лыкова.

— Ну и хорошо! — вспылила она. — Не беспокойтесь, мы не поломаем вашего распорядка дня. Мы сами будем и кирпич готовить, и дорожки мостить, и двор дерном покрывать. Понимаешь: са-ми!

— Кто же это «мы», позвольте узнать?

Вопрос был задан тем снисходительным тоном, который Тамаре казался до крайности обидным. Она гордо подняла голову, ответила с вызовом:

— Мы, женщины!

— А много вас?

— Сколько есть. Дело не только в количестве.

— Дело, конечно, в качестве. На таких деятелей, как Нинок и Маргоша, можно положиться.

— Не смейся!

— Тут не смех, а слезы. Боюсь, что вообще не соберешь ты свою строительную бригаду.

— Не бойся, тебя не попрошу собирать.

Для Алексея осталось неизвестным, как Тамара агитировала своих соседок, но с восходом солнышка на второй день женщины все, не исключая Маргоши, отправились «на кирпичики».

Лес, наполненный разноголосым птичьим пением, дышал утренней свежестью. Освещенные солнцем верхушки деревьев казались присыпанными золотисто-розовой пыльцой. С высокой березы вспорхнула зеленая иволга. Она, как по шнурочку, полетела через поляну. Веточка, на которой сидела птица, тоже была вся в солнечной пыльце. Она долго еще покачивалась, радостно приветствуя восход.

А внизу, между скрюченными корнями деревьев, выпирающими из земли, в зарослях подлеска, в кустах дикой смородины и можжевельника еще таились сумерки. Лесные лужайки и прогалины были серебристо-серые от росы. Они как бы дремали пока, покрывшись легким одеялом. Только вон там, на краю широкой поляны, куда успело заглянуть солнышко, роса засверкала, играя разноцветными искрами.

Чтобы сократить путь к развалинам, женщины, сняв туфли, свернули с тропинки и напрямик, по росе, направились через поляну. За ними темными лентами тянулись следы. Прохладная роса приятно освежала ноги.

Разбирать развалины и очищать кирпичи от извести оказалось труднее, чем женщины предполагали. Как видно, немцы строили свои военные склады навечно: стены возводили наподобие крепостных, в метр толщиной, раствор извести делали крепкий, как цемент. Ломы звенели, высекали искры, но стена не поддавалась. Вместо цельных кирпичей от нее откалывались лишь небольшие острые осколки.

Тамару соседки просили беречь себя, не переутомляться, но она не выпускала из рук ломика. Это было делом ее чести, ее самолюбия. Если с кирпичиками ничего не получится, вся рота сочтет ее синицей, что собиралась море зажечь. Яков Миронович злорадно погладит свои залысинки, ухмыльнется: «Много шуму из ничего… Тоже мне мастера-каменотесы!..» Муженек — и тот начнет насмехаться. «Ну что, Тамара Павловна, не поддаются кирпичики? — спросит он с издевательским сочувствием. — Жаль, жаль…» И солдаты… Впрочем, нет, в глаза солдаты ничего не скажут ей из вежливости, но каждый подумает: «Хвастунья ты, уважаемая Тамара Павловна! Взялась не за свое дело».

И она продолжала бить ломом по твердой каменной стене. Хорошо бы на руки надеть брезентовые рукавицы, но их нет. Глупая, даже старенькие варежки не догадалась из дому захватить. Соседки тоже пришли с голыми руками. Только Нина — вот умница! — принесла с собой потертые кожаные перчатки.

— Томка, ты с ума сошла! — возмутилась она, заметив кровавые мозоли на ладонях Тамары. — Разве можно так истязать себя? Ты фанатичка и дура! На, возьми мои перчатки.

— Не надо, Ниночка.

— Возьми!

— А как же ты? Маникюр испортится.

— Ни черта не сделается моим ногтям. Еще подкрашу, если потребуется. Бери перчатки!

Нина вместе с Ольгой Максимовной и Маргаритой Ефимовной очищали кирпичи от извести. Это была тоже нелегкая работа. Известь так скипелась с кирпичами, что, сколько ни стучи молотком, не отставала.

Мало-помалу дела в каменоломне пошли на лад. Первой приспособилась разбирать кирпичную стену Марья Ивановна.

— Ты, лапушка, зря силы не трать, — учила она Тамару. — По шву, по шву старайся попасть. Смотри: раз его, касатика, посильнее в шов — и вот он, отвалился целенький.

Тамара делала, как показывала соседка. Резким ударом била по шву, держа лом строго перпендикулярно к стене, и — скажи пожалуйста — получалось! Она даже засмеялась, довольная: