Мы — военные - [52]

Пока соседки выбирали местечко для раздевания, пока они, приподняв подолы, бродили возле твердой, как асфальт, береговой кромки, Нина в купальном костюме и резиновой шапочке вбежала на обрыв, возвышавшийся над омутом. По-мальчишески вложив в рот три пальца, она пронзительно засвистела. Ольга Максимовна укоризненно покачала головой.

— Пропадай моя буйная голова! — крикнула Нина. — Пусть Грицко не тужит по мне. Раз, два, три!..

Маленькое упругое тело в черном трико ласточкой распласталось в воздухе, затем почти без брызг скрылось в воде. Проходили томительные секунды, а поверхность реки, покрытая редкими чешуйками солнечных бликов, оставалась спокойной. Только от того места, где нырнула Нина, все шире и шире расходились неторопливые круги. Когда они достигли ног Ольги Максимовны, та не выдержала и, всхлипывая, начала причитать:

— Ведь нету, родимые мои, ведь нету!.. Что же делать-то? Грех-то какой!

— Ой, люди добрые, — вторя ей, завопила Марья Ивановна, — утонула!

Тамара рассмеялась и показала в сторону противоположного берега. Там, между белыми кувшинками, торчала из воды голова в голубой резиновой шапочке.

Приложив руку к груди, Ольга Максимовна перевела дух.

— Ой как перепугалась! Разве так можно?

— Вылезай, непутевая, сейчас же вылезай! — кулаком грозила «утопленнице» Марья Ивановна.

Широкими мужскими саженками Нина переплыла реку и вышла на отлогий берег. Торжествуя, она протянула подругам букет кувшинок.

— Переполошились, трусихи несчастные! Кто из вас сумеет так нырнуть? — Она с вызовом оглядела женщин. — Никто!

— Я сумею.

Тамара сказала это спокойно, без всякой рисовки. И трудно было понять, шутит она или говорит серьезно.

— Сумеешь? — недоверчиво переспросила Нина.

— А что же тут мудреного! Дай-ка твою шапочку.

Резиновая шапочка оказалась ей мала. С трудом запихивая под нее тугие косы, Тамара вдруг побледнела и, как тростинка к толстой вербе, прислонилась к Маргоше. Виновато улыбнулась:

— Возьми шапочку, Нина. Не велит он мне прыгать и нырять…

— Кто это «он»?

— Ну, кто же…

— Хорошая ты моя! — встрепенулась Марья Ивановна. — Что ж ты молчала до сих-пор? Радость-то какая, мои милые!.. Или сама не знала? А еще прыгать с берега собиралась… Да разве можно? Ты теперь берегись да берегись. Пол не смей мыть, я помою…

Светланка во все глаза смотрела на мать, на соседок, которые суетились вокруг Тамары, и никак не могла понять: почему же они радуются тому, что тетя Тома заболела? Надо за доктором посылать, а они смеются, как дурочки…

Потом, забыв о странностях взрослых, она побежала ловить сачком бабочек с глазастыми крыльями и голубых стрекоз. А женщины разговорились о детях, о семейной жизни, которая не всегда похожа на вырытый по шнурочку канал, а напоминает порой реку Вилюшку, делающую самые неожиданные повороты. В этот ясный день золотого августа на берегу речки соседки впервые с полной откровенностью рассказали каждая о себе.

Поведала наконец о своей жизни и Ольга Максимовна. Свое повествование она вела неторопливо и равнодушно. Казалось, что рассказывала она не о себе, а о постороннем человеке, который мало интересует ее.

Впервые узнали соседки, что тихонькая Ольга Максимовна на фронте была отважной санитаркой, не один десяток раненых вынесла с поля боя. Осколок вражеской мины сильно изуродовал ногу. Хирурги хотели было ампутировать, однако сохранили. Только нога стала чуточку короче.

Но это была, по словам Ольги Максимовны, маленькая беда. Вскоре пришла и большая. Начал к ней льнуть красивый, щеголеватый майор по фамилии Трезубцев. И она, глупенькая, полюбила, доверилась. А когда с радостным трепетом сообщила ему, что под сердцем у нее бьется новая жизнь, Трезубцев признался, что у него есть семья, дети…

Руки хотела наложить на себя Оля, да спасли люди добрые. Когда она в лесу накинула на шею петлю, скрученную из бинта, и ногами оттолкнула ящик из-под немецких снарядов, к ней подоспел младший сержант Пахоменко, искавший повреждение на телефонной линии. Ни о чем не расспрашивая, младший сержант сказал тогда недружелюбно:

— Некогда мне с вами возиться: на линии утечка тока! Берите провод в руки и шагайте вперед. Как нащупаете оголение — скажете. Я буду изолировать. Ясно?

Это было первое приказание Николая Пахоменко, беспрекословно выполненное Ольгой. С того дня она как будто потеряла собственную волю, во всем подчиняясь власти коренастого неулыбчивого сержанта. Еще бы: ведь он сохранил жизнь и ей и ее ребенку!

Николай Пахоменко решил взять шефство над этой хрупкой, покорной девушкой. Узнав о ее беременности, он задумчиво оттопырил нижнюю губу и подул на отрастающие светлые усики.

— Ну что ж… Раз такое дело, зарегистрируемся, и крышка. Так, что ли?

И Оля согласилась.

Первые годы супруги Пахоменко жили хорошо. И Володьку Николай Иванович любил, как родного сына. О майоре Трезубцеве, которого вскоре куда-то перевели, он ни разу не вспомнил. Лишь года полтора назад, встретив его на каком-то совещании, почувствовал запоздалую ревность.

Вот с того дня и нарушилось благополучие в семье старшины сверхсрочной службы Николая Пахоменко.

— Подруженьки милые, — заканчивая свой невеселый рассказ, сказала Ольга Максимовна, — нету мне никакой жизни! Неужто снова в петлю лезть?