Мы — военные - [45]

Это «заблуждение» привело лейтенанта Фомина к беде. На одном из учений его рота не выполнила поставленной перед ней задачи. Почему? Да потому, что командир роты плохо учил подчиненных и сам отстал от требований современного боя. Тут не помог и маститый тесть: Фомин был назначен в отдаленный маленький гарнизон с понижением в должности. Так попал он в радиотехническую роту майора Лыкова.

Маргарите Ефимовне не приглянулись Малые Сосенки. Она осталась жить с родителями. Но генералы тоже смертны. Отец ее скоропостижно умер: закупорился какой-то сердечный сосудик. Вдова-генеральша, похоронив мужа, собралась к старшему сыну в Горький.

— А ты, Маргоша, — сказала она, комкая смоченный слезами платочек, — отправляйся к Леониду. Видно, твоя судьба такая…

Нарыдавшись вволю, Маргарита Ефимовна последовала совету матери.

Назначение в Малые Сосенки лейтенант Фомин и его жена расценили как ужасное стихийное бедствие, свалившееся на них. Отвыкший от постоянной и кропотливой работы, Фомин еще более опустился здесь. С подчиненных он строго не спрашивал и к себе серьезных требований не предъявлял. Бывший щеголь перестал следить даже за своим внешним видом. Тут-то, в Малых Сосенках, Маргарита Ефимовна впервые узнала, что борода у ее Лени светло-золотистая.

Майор Лыков рассчитывал, что «штрафник» ревностно возьмется за службу, чтобы искупить свою вину. Однако все поведение лейтенанта Фомина показывало, что он считает себя виноватым настолько же, насколько, по его мнению, виноват человек, на голову которого упал кусок штукатурки. Формально он выполнял все, что положено выполнять командиру взвода. Но только формально. На замечания, а порой и взыскания майора он лишь загадочно усмехался: ничего, мол, ты, майор, из меня не выколотишь.

— Прислали тюфяка на мою голову! — возмущался Лыков.

Пытался воздействовать на лейтенанта Фомина и секретарь партийной организации. Как-то после занятий, когда солдаты отправились на обед, Гарусов заглянул в опустевший класс. Фомин стоял у окна и даже не оглянулся.

— Скучаете? — спросил Гарусов, входя в класс.

— Тут заскучаешь!..

Фомин кивнул за окно. День был серый и мутный. По двору полз густой туман, в котором смутно вырисовывались голые сучья деревьев, темный угол забора.

— Ну и что же особенного? — сказал Гарусов. — Весна наступает!

— Тут и весной радости мало…

— Напрасно вы так рассуждаете, товарищ Фомин. Везде можно и жить, и служить, и радоваться.

Фомин недовольно выпятил влажные, как у капризного мальчишки, губы.

— Агитировать пришел, товарищ секретарь?

— Такая уж моя обязанность, — признался Гарусов. — Я хочу, чтобы лучше было и для роты и для вас.

— Для меня? Мне лучшего ждать нечего… Дальше Малых Сосенок не погонят, меньше взвода не дадут.

— Бедная ваша философия! А долг коммуниста и офицера для вас что-нибудь значит?

— Что долг? — пожал одним плечом Фомин. — Я выполняю его, как могу.

— А моральное удовлетворение, радость вы испытываете?

— Бросьте вы, лейтенант!.. Служба есть служба. Это ноша, которую надо тащить на плечах. Пойдемте завтра со мной на охоту — вот где и радость, и моральное удовлетворение, и азарт — что хочешь. Пойдете?

Прибытие в роту старшего лейтенанта Званцева не обрадовало Фомина: этому по долгу службы положено читать мораль. Когда Алексей впервые пришел к нему на политзанятия, он внутренне приготовился выслушивать нравоучение. Ну что ж, недостатки рассказа по теме замполит подметил правильно. На то он и политработник. Особой неловкости Фомин не чувствовал.

— Учту ваши замечания, товарищ старший лейтенант.

Задело за живое Фомина то, чему сам Званцев не придал никакого значения. В тот же день вечером к Фомину обратился рядовой Клюшкин — можно ли снять и подправить одну из схем радиостанции.

— Снимайте, — безразлично сказал Фомин. — А что там, собственно, подправлять?

— Ошибка допущена в прохождении тока. Старший лейтенант Званцев подметил.

Командир взвода живо переспросил:

— Старший лейтенант? Когда же он успел подметить?

Крепко запомнился Фомину этот случай. Как же так: сам он на занятиях по специальной подготовке неоднократно пользовался этой схемой и никаких ошибок не замечал, а Званцев только вошел в класс, взглянул на схему и сразу заметил. Вот тебе и политработник!..

Зависть ли к старшему лейтенанту Званцеву, недовольство ли самим собою или иное чувство шевельнулось в душе Фомина — в этом он сам не мог пока разобраться. Но чувство это с каждым днем росло и крепло, не давая покоя. Почему, в самом деле, не может и он быть таким же, как другие офицеры? Нудно и скучно жить на белом свете коптилкой, которая не горит, не светит, а только дымит!

Домой он шел теперь без всякого желания посетовать вместе с Маргошей на свою горькую долю. Его начинали все больше раздражать и застоявшийся кислый запах в неубранной квартире, и жена, которая лениво потягивалась на диване — помятая, непричесанная.

Вспышки его гнева Маргарита Ефимовна понимала по-своему. В изнеможении прикладывала руки ко лбу, расслабленным голосом ныла:

— На мне пришел зло срывать… Опять небось майор придирался? Или этот рябой? Загнали человека в тартарары да еще издеваются… Ничего, Леня, потерпим. Вот я про декабристов читала, их еще дальше ссылали. Что ж делать?..