Мы — военные - [42]

Вечером в первую субботу обновляли танцевальную площадку. Колхозных девчат никто не извещал, они сами неведомыми путями узнали о танцах. Первая стайка их робко, от сосенки к сосенке, приближалась к площадке. Это были разведчицы. Когда они забрались на подмостки и начали кружиться в вальсе с военными, другие стали подходить к площадке смелее.

За девчатами, соблюдая дистанцию, солидно шествовали колхозные парни. У одного из них через плечо висела гармонь, захваченная на всякий случай: со своей музыкой надежнее.

Колхозный гармонист сначала стоял нерешительно у подмостков. Кто-то из солдат подал ему руку, и он ловко перескочил через перила, кто-то подставил ему стул. Парень расстегнул гармонь и вместе с младшим сержантом Лесных заиграл вальс «Березка».

Тамара тоже пришла с Алексеем на открытие площадки. Она танцевала впервые после своей свадьбы. В этот пасмурный, но очень теплый вечер все казалось ей удивительно новым, незнакомым, вызывающим смутное чувство чего-то очень важного и радостного. Ее умиляли и молодые колхозницы, которые с утренней зари трудились в поле, а теперь кружатся здесь, в нарядных платьях, и электрические лампочки под самодельными абажурами, и даже светлая кепочка на колхозном гармонисте…

Но как она все-таки отвыкла от танцев! Раньше у нее никогда не кружилась голова, а теперь потанцевала несколько минут, и все поплыло перед глазами. Продолжая танцевать, она снизу вверх смотрела на ласковое лицо мужа. В ее взгляде Алексей видел и большое счастье и еще что-то, понятное ей одной.

— Тома, ты устала?

— Да… Отведи, Алеша, в сторонку.

Тамара прислонилась к перилам, и даже при зеленоватом свете было заметно, как она побледнела.

— Что с тобой, Тома?

— Алеша… — она с усилием стояла прямо и улыбалась. — Алеша, мне кажется, что… Ты меня понимаешь?

Она произнесла это очень тихо и подняла глаза, чтобы убедиться, услышал Алексей или нет. Он услышал и понял. Бережно взял ее под руку. Прошептал, наклонившись:

— Родная моя!.. Домой пойдем?

— Еще минуточку постоим.

Лавируя между танцующими парами, к ним приближался лейтенант Захарчук. Нину у него, конечно, давно отобрали. В невероятно цветастом платье бабочкой порхала она, меняя кавалеров.

Довольный тем, что жена все-таки здесь, рядом с ним, а не в Риге, Захарчук начал восторженно говорить о том, что надо укреплять связь с местным населением. Он говорил о лекциях для колхозников, о воскреснике по уборке урожая, о художественной самодеятельности, которую можно организовать совместно с колхозной молодежью. Обо всем этом Алексей успел подумать и посоветоваться с командиром и лейтенантом Гарусовым. Теперь ему приятно было, что тем же озабочен и Захарчук.

— Все это хорошо, Григорий Семенович, очень хорошо!.. — сказал он, рассеянный и счастливый.

ШЕФ-ПОВАР

В роте сооружали новое овощехранилище. Эту стройку майор Лыков взял под свой личный контроль. Алексей как-то намекнул ему, что за возведением стен хранилища или за цементированием полов в нем мог бы с успехом проследить и старшина Пахоменко — это входит в его функции.

Яков Миронович взъерошился:

— Это тебе не танцевальная площадка, замполит! Построим хорошее хранилище, — значит, картошка и овощи зимой не померзнут и не погниют, солдатское питание не пострадает — вот что это значит! Суворовское изречение знаешь: «Путь к сердцу солдата лежит через его желудок»?

— Знаю…

— Ну вот то-то!

Однажды, немного задержавшись возле овощехранилища, Яков Миронович направился к своей квартире — обедать. С противоположного конца двора, тоже к дому, шли Алексей и Тамара. В том месте, где тропинки сходились, Лыков подождал их.

— Обедать, молодежь? — спросил он.

— Надо маленько закусить, — ответил Алексей.

Тамара, которую майор вежливо пропустил вперед, сказала, не оглядываясь:

— Эгоисты вы, господа офицеры! Готов или не готов обед — вы с этим не считаетесь: подавай, и все. А что, если я не смогла приготовить?

— Слышишь? — обратился Лыков к Алексею, заглядывая ему в лицо. — А ведь я тебя предупреждал: когда жена общественница, муж всегда голодный. У меня в этом отношении порядок. Признаться по-честному, доволен я своей Марьей Ивановной.

— Вы хотите поссорить меня с женой? — сказал Алексей. — Не получится, Яков Миронович. Мы с нею вместе сейчас борщ разогреем, картошку поджарим…

Яков Миронович вдруг остановился и стукнул себя по лбу:

— Послушайте, молодежь! Я совсем запамятовал: ведь у Марьи Ивановны сегодня оладьи. Заворачивайте к нам. Заворачивайте без всяких разговоров! К оладьям есть кетовая икра, сметана — что хотите. Теперь на весь дом пахнет и шипит.

Званцевы сначала отшучивались: на такую ораву Марья Ивановна не напечет оладьев и, поди, сметаны не хватит. Однако Яков Миронович звал настойчиво и усердно. Первым сдался Алексей:

— Ладно, Томка, пойдем! Раз начальство приглашает, неудобно отказываться.

К удивлению Якова Мироновича, дома у него оладьями что-то не пахло и на сковородке ничего не шипело.

Гостей встретила не сама хозяйка, а чумазая и косматая Светланка. Отец присел перед ней на корточки.

— Что же тебя, дочка, мать не умоет и не причешет?

— Нету мамки…

— Как нету? Где же она?