Мы — военные - [33]

ЗАХАРЧУК ШУТИТ…

Как всегда, Тамара задержалась в библиотеке. Расставила по полкам книги, принесенные солдатами, подшила свежие газеты, дополнила список литературы, которую обязательно надо приобрести. Рассеянно скатывая в трубочку список, подошла к окну. Волейбольная площадка была пуста. Почему никого не видно? Вспомнила: сегодня общеротное собрание, которое решено провести не в клубе, а в «парке», на открытом воздухе. Ждать Алексея или не ждать?

Откуда-то из-за холма налетел порывистый ветерок. Он прошелестел в листве молодых березок, посаженных у казармы, качнул провисшую волейбольную сетку и, покружившись, неожиданно стих. Мусор, осевший на площадке, так и остался лежать в виде спирали.

«И меня, — подумала Тамара, — закрутило вихрем и выбросило в этих песчаных дюнах… Вот уже скоро два месяца в Малых Сосенках. Два месяца! И за все это время ни разу не съездила в город, ни разу не была на море, до которого, говорят, каких-нибудь семь-восемь километров. Осела!..»

Из парка послышался гул голосов: закончилось собрание. На дорожке показались солдаты. Одни из них спешили в казарму, чтобы до вечерней поверки написать письмо родным или почитать интересную книгу, другие направлялись к спортивным снарядам, чтобы поразмяться на перекладине или брусьях, попестовать чугунный скат из-под вагонетки, заменяющий штангу.

В канцелярию прошли Лыков и Званцев. Они о чем-то разговаривали вполголоса. «Если Алеша посмотрит в мою сторону, — загадала Тамара, — значит, все будет хорошо и грустить нет никаких оснований». Увлеченный разговором с командиром роты, Алексей не оглядывался. Неужели так и не посмотрит?

Только шагнув на первую ступеньку, Алексей оглянулся. В темпом квадрате окна библиотеки белели блузка и лицо Тамары. Алексей поднял руку, что означало: «Я скоро!»

Оживленные голоса солдат, которые слышались теперь по всему городку, веселая лампочка, вспыхнувшая над входом в канцелярию, широкая ладонь Алексея, поднятая над головой, — как, собственно, немного надо, чтобы развеять грустные мысли! И вечер уже не казался Тамаре таким унылым, как десять минут назад, и в тучке, подпаленной снизу багровым отсветом заката, не было ничего трагического. Просто симпатичная тучка, похожая на палевую косынку, невесть как зацепившуюся за вершину сосны…

— Добрый вечер, Тамара Павловна!

Человек так неожиданно появился перед окном, что Тамара невольно отшатнулась. А человек положил на подоконник руки и уперся в них подбородком. На худом, очень темном, словно прокопченном, лице необыкновенно белыми казались его зубы.

— Я напугал вас?

— Честно говоря, да. Возникли, как…

— …как леший? Извините, пожалуйста, не имел намерения вас пугать. О чем задумались?

— О разном, товарищ Захарчук…

— Погрустили немного?

— Да вы, смотрю я, мысли умеете читать! — удивилась Тамара. — А сами никогда не грустите?

— Говорят, мне это не положено.

— Что не положено? Голову вешать?

— Мне грустить, Тамара Павловна, нечего. Живу как у Христа за пазухой.

— Так уж за пазухой!

— А что мне еще надо? Марья Ивановна приходит убирать квартиру, Ольга Максимовна стирает белье, повар Желудев для меня готовит пищу, вы подбираете мне литературу — все обо мне заботятся! Подполковник Воронин — и тот на днях объявил благодарность, не знаю, за что. Не жизнь, а масленица!

Посмеиваясь, лейтенант Захарчук перечислял блага, которыми он пользуется, и хвалил свою «беззаботную» жизнь. Он явно иронизировал сам над собой, напрашиваясь на откровенный разговор. Тамара поняла это и сказала:

— Я вас понимаю, Григорий Семенович. Но скажите, чем мне помочь вам?

— Спасибо, Тамара Павловна, добрая вы душа! Ничем вы мне не поможете… Нешто снова пригласите в нахлебники! Все равно откажусь.

Недели две назад Тамара пригласила Захарчука в «нахлебники». Утром, когда она качала тугой насос колонки, Захарчук вышел из своей квартиры, которая находилась в соседнем домике, подошел, поздоровался, предложил помочь. Качая воду, он наклонился. На худой спине его сквозь гимнастерку можно было пересчитать все позвонки.

— Вы на службу? — спросила Тамара, снимая наполненное ведро.

— Да, на службу, но предварительно забегу в «ресторан» товарища Желудева.

— Хорошо готовит?

— Замечательно: пенится и шипит, на зубах скрипит… А в общем, есть можно.

— Все шутите… Хотите у нас столоваться? Мне все равно готовить — что на двоих, что на троих.

— Что вы, Тамара Павловна! Спасибо, но вы мне не угодите: я страшно привередливый человек. Мне только Желудев и может приготовить по вкусу.

Так и отшутился.

И вот теперь, вытянув шею, стоит он перед окном библиотеки. Не решаясь сказать что-то очень важное, он испытующе смотрит на Тамару:

— А вдруг поможете? Чем черт не шутит!..

— Хотите, поеду в Ригу и привезу оттуда вашу Нину?

— Тамара Павловна!.. — Захарчук оглядывается по сторонам и переходит на шепот, горячий и взволнованный: — Тамара Павловна, сотворите чудо! Не могу от вас скрывать, и сами вы это видите: сохну я по ней, по мерзавке! Сказать стыдно: боевой офицер, а с женой не сладит… Но что делать? Не осуждайте, Тамара Павловна, помогите!

Залпом выпалив всю эту тираду, Захарчук замирает, с тоской и надеждой уставившись на Тамару. Чернявая голова его, как на плахе, лежит на подоконнике — хочешь руби, хочешь милуй. Тамара тоже некоторое время молчит. Ей и жалко Захарчука, и досадно, что он такой недотепа, и боязно, что взяла на себя столь необычную миссию.