Мы — военные - [142]

— Здравствуй, доченька!.. С выздоровлением.

Эти слова, сказанные просто и сердечно, сняли всю настороженность Наташи. Она прижалась к плечу мамы и заплакала.

…В этот день я уезжал в свой полк.

ЗЕМЛЯКИ Рассказы

ФИНИШНАЯ ЛЕНТОЧКА

Я скользил по гладкой и блестящей, словно покрытой глазурью, лыжне, и в груди у меня, если так можно выразиться, все пело и играло. В самом деле, как мне было не радоваться, если вчера на вечерней поверке мне объявлена еще одна благодарность, если дышится легко и свободно! Если ко всему этому добавить, что я сейчас, оставив позади всех участников кросса, вырвался вперед, то вам станет понятно, почему мне было так хорошо и радостно.

Вперед и вперед вела лыжня. Приветливо встречали меня на пути березки. Припорошенные снегом, они были похожи на девушек в белых пуховых платках. Алели на поворотах маршрута флажки, предупреждая: «Сюда, сюда, товарищ Локотков, не сбивайтесь, поворачивайте направо!» Перенося центр тяжести всего тела на правую ногу и искусно орудуя палками, я ловко поворачивал у флажка в сторону и снова мчался по белому полю, чуть подсиненному отражением безоблачного неба.

На душе у меня, повторяю, было так же светло и безоблачно. Первое небольшое облачко пробежало в то время, когда я оглянулся и увидел настигавшего меня ефрейтора Резникова, нашего комсомольского групорга. Он шел, как мне показалось, совсем неторопливо, однако очень споро. Движения его были размеренны и ритмичны.

Признаюсь откровенно, мне стало немножко неприятно. Не хотелось, чтобы кто-то другой первым пришел к финишу. Однако дело тут, если уж на то пошло, не только в первенстве. Неприятно мне было вспоминать вчерашний разговор с Резниковым. После вечерней поверки столкнулись мы с ним в коридоре. Он протягивает мне руку:

— Поздравляю, товарищ Локотков, с поощрением!

Пожимает руку, а у самого, вижу, искорки в глазах прыгают. Поздравляет, думаю, он меня искренне, это сразу видно. Но и уколоть в чем-то хочет. Это тоже от меня не скроешь. И действительно, улыбается ефрейтор и, не выпуская моей руки, говорит:

— Очень хорошо, что вы отлично учитесь, но у вас в отделении отстает рядовой Арапетян. Почему бы вам не помочь ему?

— Каждый отвечает за себя, — говорю я сухо и освобождаю тихонько свою руку из его руки.

— Вы неправы. Каждый из нас отвечает и за себя и за своих товарищей. А вы как-то в стороне от боевого коллектива стоите. Нехорошо…

«Нехорошо!» Какое он имел право делать мне замечание? Положим, он комсомольский вожак, но я-то не комсомолец! Поэтому замечание ефрейтора мог бы не взять в расчет, но… почему-то крепко засели у меня в голове эти слова: «Каждый из нас отвечает и за себя и за своих товарищей».

Чувствую, что в груди уже не поет и не играет, и лыжи плохо скользят, и встречные березки кажутся невзрачными, невеселыми. Откуда я взял, что они на девушек похожи?

А ефрейтор Резников все нажимает да нажимает. За товарищей он, конечно, отвечает, а первенство в соревновании тоже хочется завоевать. Нет, товарищ ефрейтор, не уступлю!

Мобилизую все свои силы и далеко ухожу от Резникова. А он идет все так же ровно, спокойно. Даже досадно стало: почему же ты, думаю, не гонишься за мной?

Прошли еще километра три-четыре. Ефрейтор не догоняет меня, но и не отстает. Идет себе полегоньку, палки в такт шагу выкидывает, будто играет ими. А мне, признаться, все труднее становится. Спина мокрая, из-под шапки по лицу пот ручейками течет.

Оглядываюсь еще раз и вижу Резникова уже шагах в пятидесяти от себя. Неужели мне придется уступить ему первенство? Снова делаю сильный рывок и… с разбега врезаюсь левой лыжей в пенек. В то же мгновение от удара разрывается ремень на лыже. Я кувырком, гремя палками и перекрещенными лыжами, лечу в снег. Поспешно поднявшись, осматриваю лыжу. Убеждаюсь, что для починки нужен небольшой ремешок или веревочка. Шарю по карманам: поломанная спичечная коробка, две монеты — и больше ничего!

Слышу, приближается Резников. Чуть поскрипывают его лыжи. Даже дыхание ефрейтора слышу — глубокое, ровное. Освобождая ему лыжню, отхожу в сторону. Вот, думаю, пройдет сейчас, бросив взгляд победителя. Чтобы не встречаться с ним взглядом, наклоняюсь над своей лыжей, перебираю ремешки, будто делом занят.

Резников поравнялся со мной и остановился. Мне хочется крикнуть ему: «Ну чего вы смотрите? Проезжайте!» Но сдерживаю себя и молчу, не поднимая головы.

— Что, товарищ Локотков, авария?

В голосе ефрейтора, слегка хрипловатом, что-то не улавливаю насмешки.

— Ремень порвался… — признаюсь я.

— А запасного не захватил? — Ефрейтор молча берет у меня лыжу и с самым серьезным видом начинает прилаживать к ней новое крепление. Он щурится от яркого солнца, и в серых глазах его, в самых зрачках, прыгают знакомые мне озорные искорки. Шапка его сдвинута на затылок, а ко лбу приклеился мокрый, коротко подстриженный рыжеватый чубчик.

— Товарищ ефрейтор, оставьте, я сам. Не теряйте напрасно времени.

— Я его и не теряю, тем более напрасно. Польза прямая: видите, капитальный ремонт приближается к концу.

Буквально через минуту моя лыжа лежит на снегу. Едва всунул я носок сапога в ремень, как Резников быстро затянул крепление.