Мы умели верить - [44]

Йель направился в кабинку. Он был рад отсутствию писсуаров.

Голос Джулиана:

– Ты когда-нибудь видел танец со змеей?

– Заклинателя? С корзинкой?

– Нет. Обычно это делают женщины, вроде танца живота, но при этом по всему телу ползает питон. Короче, клубная купальня нанимает парня, типа такого качка, танцевать со змеями.

Йель рассмеялся, застегивая ширинку.

– Очень безопасно.

– Ты ничего не понимаешь в веселье!

– Извини. Змеи – это, наверно, самое безопасное из всего, что там есть.

Йель вышел из кабинки и вымыл руки. Джулиан смотрел в зеркало.

– Ты бы не возражал, если бы их все закрыли.

– Честно, Джулиан – да, я думаю, так было бы лучше. До поры до времени. Я не обвиняю их во всем, как некоторые, но они уж точно не приносят пользы. И дело не в аморальности, или вырождении, или в чем-то таком. Это просто, ну, как если бы в ресторане была вспышка кишечной инфекции, стал бы ты там есть?

Джулиан покачал головой. Похоже, он был настроен на серьезный разговор.

– Ты даже не знаешь, о чем говоришь. Я там слышал больше пропаганды кондомов, чем где бы то ни было. Ты просто повторяешь за Чарли.

– Чарли кое в чем прав.

– Но, Йель. Пока придумают, как эту штуку лечить, подобных мест не останется.

В тот момент Йель почувствовал себя на сто лет старше Джулиана, который был занят тем, что изучал кожу лба в зеркале, но вместо того, чтобы сказать то, что думал – что никогда ту штуку не вылечат – он сказал:

– Когда вылечат, мы откроем новые. И они будут лучше прежних, правда?

Джулиан повернулся к нему с грустной и очаровательной улыбкой.

– Представь только, как мы это отметим! Когда это вылечат.

– Ага.

И Джулиан не отвел взгляда. Туалет был маленький, их разделяло всего два фута, и чем дольше они стояли, тем сильнее Йель чувствовал, словно они с Джулианом соприкасаются физически – грудь к груди, бедро к бедру. То, что они не касались друг друга, не имело значения, как и запах мочи. Может быть, Йелю это показалось, так как он испытывал остаточное чувство вины за всю ту нелепую ситуацию с Тедди, которой и не было вовсе, но, так или иначе, ни один из них не двигался долгое время, и ощущалось еще кое-что. Джулиан словно приглашал его. Он не раз делал спонтанные приглашения в прошлом – кому он только их не делал? – но сейчас в его глазах, смотревших в глаза Йеля, была особенная проникновенность. Йель вдруг осознал, что это глаза отчаянно влюбленного.

– Йель, – сказал Джулиан.

Йель взглянул на дверь, уверенный, что сейчас ворвется Чарли и спасет его от необходимости что-то решать. Но дверь оставалась закрытой, и Йель заметил, что Джулиан приблизился к нему на шаг, вдвое сократив маленькую дистанцию между ними. Глаза Джулиана увлажнились, губы приоткрылись.

– Нам нужно вернуться туда, – сказал Йель.

Когда он вошел в зал – Джулиан за ним – Йелю вдруг пришло в голову, что Чарли, вероятно, о чем-то догадывался. Он никогда не говорил: «Джулиан влюблен в тебя», потому что от этого стало бы только хуже. Какой бы смертный не повелся на такое, хотя бы самую малость? Знать, что кто-то тебя вожделеет – это сильнейший афродизиак на свете. Поэтому Чарли переводил стрелки на Йеля, сомневаясь в его верности. И сразу многое стало понятно. За двадцать футов между дверью туалета и баром мир Йеля сместился на своей оси.

Он как раз успел наполнить бокал и встать рядом с Чарли, когда начали произносить речи. Тут же рядом возникла Сесилия, и это было идеально. Он мог проводить с ней время, хлопать в ладоши, поднимать тосты и ни о чем не говорить, никакого риска нарваться на разговор о сыне Норы или о сердитом спонсоре. Кто-то рассказывал об истории «Говарда Брауна», а затем кто-то выступал с речью о горячей линии. Йель старался не зевать. Он поискал глазами Терренса, но того уже не было на стуле у стены. Наверное, Нико отвел его домой.

Нет.

Нет, Нико не отвел его домой.

И вот так, посередине какого-то нудного разговора о целях кампании по сбору средств, Йель неожиданно окончательно разрыдался пьяными слезами.

Не поэтому ли он, в первую очередь, поднялся наверх на поминках? Чтобы не расплакаться?

Все было бы лучше, если бы он тогда выплакался. Его бы не душили так рыдания теперь, и он бы не заставил Чарли волноваться, они бы избежали ссоры, он бы пошел со всеми на квартиру Нико и взял бы какие-нибудь старые пластинки или что-то еще.

Чарли не заметил его слез, и Йель попытался отойти в сторону, пока этого не случилось, чтобы не испортить окончательно весь вечер. Но его увидела Сесилия, а затем и Фиона, так что они поднялись вместе с ним по лестнице и сели рядом, держа его за руки.

– Давай выйдем, – сказала Фиона. – Давай выйдем.

На улице, стоя на тротуаре, Сесилия протянула ему салфетку, которой был обернут ее бокал. Он высморкался – из носа у него тоже текло, и это было еще постыднее слез.

– Вы обе замерзнете, – сказал он.

– Я выросла в Баффало, – сказала Сесилия.

Фиона присела на бордюр и притянула к себе Йеля.

Она взяла его за руки и сказала:

– Давай подышим.

И он стал дышать, приноравливаясь к ее дыханию. У нее в ушах были огромные серебряные кольца, задевавшие за плечи. Нико вечно говорил ей, что она когда-нибудь что-нибудь своими серьгами зацепит, дорожный знак или какого-нибудь бизнесмена. Йель захотел сказать ей об этом, но только сильнее разрыдался. Нико был таким хорошим старшим братом; в присутствии Фионы у него всегда менялся голос, становился глубже, уверенней. Йель зарылся лицом ей в ключицы. Он пытался глотать слезы и сопли, но безуспешно.