Мы умели верить - [42]

Он проводил ее обратно до Халстед-стрит, и риэлтор спросила его, знает ли он, что театр на углу когда-то был конюшней. Да, он знал. Они постояли вместе, глядя на арку, вдававшуюся в стену, рассчитанную, вероятно, на гужевые повозки.

– Только представьте, – сказала риэлтор.

Погода в день благотворительной вечеринки «Говарда Брауна» выдалась такой ветреной и влажной, что Йель с Чарли шутили, что надо вызвать такси, чтобы проделать четверть мили до «Энн Сатер». То обстоятельство, что это шведский ресторан и им предстоит есть тефтели с картофельным пюре, вызывало усмешки в августе, когда все только планировалось, но теперь это было то, что надо. Йель выпил дома стакан скотча, чтобы не замерзнуть по дороге, и алкоголь приятно грел руки и ноги.

Последнее время он был как на иголках, ожидая вестей от Норы, и подпрыгивал всякий раз, как звонил его рабочий телефон, боясь, что это Сесилия. Теперь же, когда он шел по улице с Чарли и мог ни о чем не беспокоиться до понедельника, вся его нервозность трансформировалась в эйфорию. Он чувствовал воодушевление от того, что идет с красивым мужчиной в черном шерстяном пальто, и от того, что подал доллар панковатому парню, сидевшему на одеяле посреди тротуара.

Каждый день на прошлой неделе в кабинет Йеля заглядывал Билл Линдси с очередными новостями от какого-нибудь эксперта по Паскину или Метценже, говорившему, только между нами, что работы, которые описывает Билл, могут быть стоящими.

«Не то чтобы меня заботили деньги, – сказал Билл, – но чем выше эти оценки поднимаются над двумя миллионами, тем лучше я себя чувствую».

Начать с того, что Билл был человек «бумажно-карандашный» – он говорил это в той же манере, как дядя Йеля говорил о ком-то «жопно-сисястый» – и эти рисунки приводили его даже в больший восторг, чем Йеля, а еще его особенно привлекала картина с видом спальни, предположительно кисти Жанны Эбютерн. Эбютерн, гражданская жена Модильяни, сама была художницей, однако после ее трагической смерти семья не позволяла выставлять ее работы. Установить подлинность этого рисунка будет особенно трудно, но, возможно, это подкрепит уверенность в подлинности Модильяни. Йелю самому нравилась картина спальни, изогнутые стены и тени.

С работами Ранко Новака и Сергея Муханкина ничего не было понятно, но Йель, покопавшись, выяснил, что рисунок Муханкина, довольно похожий на тот, что имелся у Норы – оба ню углем – неплохо продали на «Сотби» в 79-м. Так или иначе, Биллу этот рисунок нравился.

Единственное, что вызывало разочарование, это работы Новака, которые Нора неуклонно требовала выставить. Его работ было пять: две маленьких грубых картины и три эскиза. Любопытные вещицы, но ценности они не представляли. Йель не имел ничего против картины, изображавшей мужчину с темными глубокими глазами, в жилете ромбиками, линии которых выходили за границы одежды, но Билл ее ненавидел, как ненавидел и остальные работы – картину с грустной девочкой и эскизы с коровами.

«Не обещай ей, что мы повесим это на стену, – сказал он и добавил, увидев, как скривился Йель: – Ну, может, она… ох, раньше преставится. И не узнает. Но смотри, за вычетом этих коров, получается готовое собрание. Я счастливый человек. Есть баланс, есть контраст, есть история, и как раз нужного объема. Ты же понимаешь, это выставка. Нам подарили целую выставку».

Билл хлопнул его по спине, как будто он сам нарисовал все это.

И сейчас, несмотря на холодный ветер, пробиравший до костей, Йель парил.

Ресторан, сам по себе имевший праздничный вид из-за стен, расписанных в шведском народном стиле, теперь являл собой скандинавскую Страну чудес, украшенную гирляндами и еловыми ветками. Йель с Чарли направились вверх по лестнице, красиво припозднившись – Чарли, несмотря на свою роль в подготовке этого мероприятия, был никак не связан с его проведением – и они едва сняли верхнюю одежду, как вокруг них собралась дюжина человек. Точнее, вокруг Чарли. Не то чтобы они не хотели видеть Йеля – он ведь тоже был их другом. Но все хотели сказать Чарли что-то срочное и уморительное. Друг Тедди, Катсу Татами, психотерапевт из «Говарда Брауна», подскочил к ним, пружинисто подпрыгивая, как газель. Несмотря на японскую кровь, глаза у Катсу оказались орехово-зелеными.

– У нас тут собралось порядка двухсот человек! – сказал он. – Нам не хватит лотерейных билетов!

Катсу принес им обоим пиво, потому что у Чарли не было шансов протиснуться к бару, чтоб его не остановили раз двадцать по дороге.

Здесь собралась по большей части привычная публика. Что, с одной стороны, успокаивало, но и слегка разочаровывало: как было бы хорошо увидеть однажды людей, которых не встречал на прошлом благотворительном вечере, и на позапрошлом. Увидеть члена городского управления или доктора-другого из числа натуралов.

Лоты негласного аукциона жались вдоль стен – пожертвования в виде корзин с вином и билетов на концерты, и бесплатная ночь в городском отеле – от лица турфирмы Чарли – однако в зал набилось столько народу, что Йель не смог все обойти и посмотреть.

Он заметил Фиону, спорившую о чем-то с Джулианом – Фиона отчаянно жестикулировала. Он как-то сказал ей, что у нее руки-птички, и она замахала пальцами у него перед лицом, порхая ими, как крыльями, гладя его по щекам. Он подумал, что, наверное, надо бы прийти ей на помощь; Фиона, при том что и сама была очень напористой, уставала от напора Джулиана.