«Мы — там и здесь» [Разговоры с российскими эмигрантами в Америке] - [26]

Консультировать семью Ф. по религиозным проблемам я отказался, но Антонина не обиделась и даже пригласила нас с женой на новоселье. Сказала, что получила из России свои деньги и намерена обставить квартиру новой мебелью. Это она и зовёт "новосельем".

То "новоселье" запомнилось мне, как один из самых печальных вечеров моей эмигрантской жизни. Вновь купленная мебель оказалась более, чем шикарной: белый шёлк и позолоченное дерево. Ни одна знакомая мне российская семья подобным образом жилище своё не обставляла. Но не мебель меня расстроила. Вечер отравила жуткая ссора сына с матерью. Михаил сидел за столом, насупившись, лишь изредка сердито подшучивал над "деревяшками", которыми мама заставила весь дом. Антонина отвечала ему резко, неумно, и спор превратился в самый настоящий скандал. Михаил вспомнил, сколько бед принесла ему дорогая мамочка вообще и этой её эмиграцией в частности. "Я там жил как нормальный человек…. Там все порядочные люди остались, а здесь… на черта мне твоя мебель…". Муж пытался угомонить расходившуюся семью, но его никто не слушал. Из разрозненных выкриков приглашенные гости узнали о давнем конфликте родителей и сына. Оказывается, в России, отслужив в армии, Михаил хотел жениться на своей подружке школьных лет. Но мать воспротивилась. Она не только отказалась поселить молодых в своей квартире, но распространила среди родных и общих знакомых слухи, что пока Михаил служил, невеста вела себя как настоящая проститутка. Все эти наговоры оказались ложными, но брак не состоялся…

Мы покинули "новоселье" с тяжёлым сердцем. Та свара, как мы узнали позднее, действительно переросла в семейную войну. Антонина переехала в другой дальний район Нью-Йорка и перестала появляться в нашем доме. "Да мы, собственно, давно уже не муж и жена, — стыдливо признался Петр при очередной нашей встрече. — Поддерживаем видимость отношений только для того, чтобы получить семейное "право жительства." Сын остался жить с отцом, хотя, по словам Петра, нормальной его жизнь не назовешь: работу и учение забросил, сидит целый день один у телевизора и никакого общения ни с кем не желает. Перестал ходить и в церковь. Заявил родителям, что они лгуны, ни во что не веруют и церковь нужна им только для того, чтобы обманывать американские власти.

Более полугода затем я ничего не слышал о семье Ф. Ни Миша, ни его отец мне как-то не встречались. И вдруг новая информация. Сосед по дому, знакомый с семьей Ф., сообщил при встрече, что Миша в больнице. Психиатрической. Отправили его туда родители, вызвавшие карету скорой помощи. Супруги (если их можно так назвать) долгие месяцы ожидали суда, который должен был принять решение об их будущем. Бумаг всякого рода насобирала Антонина достаточно, адвоката взяла умелого, но судья снова и снова откладывал дату разбирательства. Нервы за эти месяцы у всех, разумеется, поднапряглись. Но вот, наконец, окончательная дата определена. Родители собрались в квартире Петра, вызвали Мишу из его комнаты и стали объяснять ситуацию: на суд идти вместе, только в этом случае все члены семьи получат гринкарты, то есть право на жительство в Америке. Миша упёрся: "На суд не пойду, а если и пойду, то заявлю публично — родители лгуны, все их документы и аргументы — сплошное враньё." Сам же Миша собирается вернуться в Россию, Америка ему не нужна. Антонину и Петра монолог сына привёл в ужас. Они пытались убедить сына и так и этак, но убедились в своей беспомощности. "Ты — сумасшедший, — заявила мать, — а с сумасшедшим пускай возятся врачи." Она вызвала по телефону скорую помощь, и санитары, завернув парню руки за спину, увезли его в госпиталь.

Рассказавший мне эту историю сосед, человек интеллигентный и неравнодушный, уже навестил Мишу в госпитале. "Мы беседовали с ним целый час, но, хотя я и не медик, но ставить юноше диагноз "псих", не стал бы. Он просто презирает своих не чистых на руку родителей и собирается поработать, заработать на билет и вернуться на родину, о которой тоскует."

На сегодня история семьи Ф. всё ещё не завершена. Супруги убедили судью в своей правоте и стали владельцами "зелёной карты". Они не сомневаются, что в свой черёд станут полными гражданами Соединённых Штатов, и все их мечтания об американском процветании сбудутся. Михаил в число членов семьи не включен. У него нет никаких прав на пребывание в этой стране. Что произойдёт раньше: депортируют его или он уедет сам — сказать трудно. Живут они по-прежнему с отцом. Петр жалеет сына, кормит его, платит за квартиру. Но никаких сколько-нибудь серьёзных разговоров между представителями двух поколений не возникает. Мать время от времени навещает мужчин, но сын видеть её не желает, накрепко запирается в своей комнате.

Время от времени знакомые семьи Ф. по работе или по церковному приходу спрашивают родителей о здоровье сына. Петр и Антонина, как правило, отделываются неопределённым пожатием плеч. Дескать, скорее всего, мальчик нездоров. Не зря же его время от времени вызывают в госпиталь на проверку.

…Среди многочисленных банальных формул, переполняющих эмигрантский разговорный язык, одна повторяется особенно часто. Наши папы и мамы обожают повторять, что выехали они в Америку (в Израиль, в Германию) единственно ради своих детей. Но, порасспросив молодёжь, убеждаешься: очень многие подростки уезжать из страны родного языка, близких друзей и симпатичных пейзажей не хотели. Да их, как правило, и не спрашивали. Логика действовала одна и та же: "Что же он понимает, этот щенок? Ему же хотят только хорошего…”. А в результате — тяжёлая, годами не заживающая травма. Одни из наших детей не осознают её и пытаются как-то заживить, другие годами носят её в сердце, не понимая, отчего в этой великолепной Америке им так некомфортно. Так что не станем хвалиться своей родительской мудростью. Не зря сказал один мудрец: "Советы старых людей подобны подчас зимнему солнцу: светят, но не греют."