Мы с Санькой — артиллеристы... - [8]

— Где в вашем доме углы?

Мне бы испугаться, а я — ни грамма, но сердцем чувствую, что-то она неладное задумала, и начинаю грубить:

— А тебе зачем?

— Делить, — говорит, — буду.

И вот берёт она свое делило, похожее на бригадирскую козу, которой меряют поле, и начинает с угла. Раз отмерила, два, тут меня и вовсе злость взяла. Ах же ты, думаю, хворостина ты несчастная, тебя же не просили, не звали. Нашлась хозяйка на чужие углы! И как закричу вслух:

— Не дам делить, отцу скажу!

А она меня как толкнёт в плечо своей козой и бабушкиным голосом спрашивает:

— Что это ты делить собрался?

А я толком ещё не проснулся и бормочу:

— Углы делить не дам!

— А кто их собирается делить? — удивилась бабушка. — Кажется же, мирно живём, отец ещё не женился, мачехи ещё вам не привёл. А там бог святой знает. Может, ещё и придётся — перевела старуха на своё и вздохнула. А когда узнала, что это у меня был такой сон, и предрекла:

— Доучишься ты со своей антилерией, что и не то поделишь.

Из дому мы с Санькой в тот день вышли на рассвете и в училище пришли рано — боялись опоздать. Да и дело у нас было важное: сесть там, где не будет той змеи в очках, попасть к снисходительному майору. Может, хоть одним глазком что подсмотрим, если будем погибать.

Но это всё были мечтания. Кто у нас там спрашивал, где кому хочется сесть. Выстроили группами, как мы были записаны в списках, сделали перекличку, и пошли скворцы, наступая друг другу на пятки, по классным комнатам — что нам с Санькой удалось сделать при такой строгости, так хоть сесть за один стол. Всё-таки, если товарищ рядом, спокойнее. А на столе уже у каждого по два листа бумаги из тетрадей в клеточку, а на бумаге печать и номер. Не изменишь, не схитришь. А когда в класс зашли экзаменаторы, не знаю, как Санька, я же просто сник весь. Она! Чёрная и в очках! Это же кому не везёт, того и отец бьёт. А с ней ещё и лысоватый капитан в подмогу. Хороший майор кому-то другому достался.

И что они придумали, змея с капитаном? На двух досках написали разные задачи, а потом показали, какому ряду какие из них решать. Ну и сколько той пользы, что сели мы с Санькой рядом? У него капитанская задача, а у меня — змеиная, у него — на тупые углы, а у меня — острые. Тут не подсмотришь и не подскажешь, выгребайся сам как можешь. Да и они меж столами шуршат, словно заведённые, боязно даже глазом скоситься, не то что голову повернуть. Правильно говорил Юрка: здесь только держись.

Но, к нашему удивлению, задачки оказались лёгкими. Решили мы их не самые первые, но и не последние. Первый я положил ручку и потёр ладонь о ладонь от удовольствия, а потом и Санька следом за дедом. Когда мы, положив на экзаменаторский стол свои решения, выходили из класса, там ещё человек с десять сидело кто как: кто грыз ручку, кто в глубокой задумчивости держался рукой за голову, кто чесал в затылке. А они говорят — село!

На экзамене по алгебре наши ряды поредели, кое-где за столами уже сидело по одному, но мы с Санькой уже не так колотились, хотя снова был и тот же класс, и те же порядки, и те же экзаменаторы. По четвёрке за геометрию у нас было уже в кармане. Не такая она и лютая та чёрная в очках, как мы наслушались. Это кто двойку получил, кто уже за порогом, для того — конечно.

После алгебры мы ходили по училищу как свои, не зная ещё и отметки. Это Юрка придал нам уверенности. Прибежав в учебный корпус, когда мы уже вышли из класса в коридор, он сам перерешал наши задачки и сказал, что всё у нас правильно, меньше чем по четвёрке не будет, если мы чего там не нахомутали. А после этого повёл нас и в столовую, где он был в тот день дежурный. Правда, там уже все поели, но нашлось и нам по полному алюминиевому котелку компота и ломтю хорошего, настоящего хлеба, а не такого, как мы едим дома, в котором половина картошки и разной другой мешанины, чтобы мука так не расходилась. Словом, после алгебры мы шли с Санькой домой почти счастливыми и сытыми. Я, правда, был менее сыт чем Санька. Со своего ломтя я нёс половину домой на угощение Глыжке.

По физике был устный опрос. Трепетали все, как цуцики на морозе! А со мной случилось такое, что я чуть не поседел. Тот самый капитан, что был и на математике, приказал мне решить на доске задачу. Задача как задача — ничего мудрого, мы в школе справлялись и не с такими. Перемножив килограммы на метры, я, быстренько нашёл ответ и бодро доложил:

— Получилось две конские силы, товарищ капитан!

И тут в классе как захохочут! Не все, правда, а только двое из тех культурных гоголей, и особенно в пёстром летнике. У меня и сердце остановилось, уши занялись огнём: всё — провалился. Конец света. Смотрю на доску словно на новые ворота, и ничего не понимаю, рука с мелом трясётся, не иначе в лихорадке. И вдруг ушам своим не верю.

— Молодчина. «Пять»! — сказал капитан и, обращаясь к весельчакам, добавил: — Разницы нет, что конские, что лошадиные. Он белорус. Физика на всех языках — физика, и смеётся тот, кто смеётся последний. Вот вы, — указал он пальцем на пёстрый летник, — идите-ка к доске и покажите нам, есть ли у вас основания хохотать.