Мы с Санькой — артиллеристы... - [13]

Ещё два дня я возил потом с Глыжкой снопы, ещё два вечера Надька-Тыква досаждала меня всё новыми частушками, а бабушка — ехидными советами.

— Выйди уж, коль присушил девку.

А на третий день вечером произошло такое, что и ахнуть мало. Только сели мы семьёй ужинать, вернувшись с поля, а на пороге — дядя Колдоба, наш участковый милиционер, при полном, как говорится, параде. Гость он у нас редкий и своим неожиданным приходом всех нас озадачил. Я даже растерялся, не по мою ли душу он пришел из-за той драки со Скоком на колхозном дворе, или по Глыжкину, который сегодня украл в колхозном саду с десяток антоновок. За соседские — ничего, а за колхозные могут и засудить или отцу штраф припаять — народное добро. Закон сейчас по этому поводу суров.

Но Колдоба ни меня, ни Глыжку не арестовал.

— Мой Юрка, — сказал он, поздоровавшись, — приходил сегодня из училища, хотел увидеть вашего Ивана, да не нашёл. Так вот он пересказал: пусть завтра идёт — его как будто их генерал вызывает.

Все за столом так и онемели, а я смутился и перепугался ещё больше, как тогда, когда думал, что мне за драку нагорит. Это же в голове не помещается — сам генерал! Все на меня смотрят, словно никогда до этого не видели. Сам генерал — подумать только!

— Вот и пакет ему, — добил нас совсем Колдоба, с улыбкой подавая мне какую-то серую бумажку. — Чтобы по почте долго не шёл, вот мой Юрка за курьера и доставил.

Отец взял из моих рук «пакет» — обычную открытку без марки, — пробежал глазами написанное сам, а потом уже вернул мне. А там всего несколько слов: прибыть в училище 25 августа, а почему и для чего — ни гу-гу.

Когда Юркин отец, пожелав всего наилучшего, ушёл из дома, бабушка бросилась в панику. У неё свои тревоги: человека зовёт генерал, а в чём к нему пойдёт этот человек? К генералам, наверное, в таких штанах не ходят. Давно ли она их латала — перед первым походом в училище, а я на снопах их снова разодрал, на мне всё горит — не напасёшься. И я успокоил старуху:

— Не переживай, никуда я не пойду!

Но это встревожило отца: как это я не пойду? Генерал же зря звать не будет, а если зовёт, значит, дело ко мне имеет. Может, он врачам там дал нагоняй и приказал принять меня и с моим браком, если он у меня есть. Генералы всё могут, на то они и генералы. Он, мой отец, в армии послужил, слава богу, и до войны, и на войне, и сам командир — всё-таки сержант, что тоже немалый чин при трёх классах образования, — и генералов хорошо знает: это народ серьёзный, и пренебрегать ими не стоит.

Да кто же это сказал, что я, Иван, брезгую генералами? Мне просто, между нами говоря, боязно с непривычки и впрямь стыдно из-за своих брюк. Да и откуда отец знает, что мне может сделать генерал? А он может мне приказать заново переписать диктант, и, если снова провалюсь, тогда уж ложью о медкомиссии не отбояришься, тогда уж и вовсе хоть домой не возвращайся.

Мне против отца крыть нечем и поэтому хватаюсь за бабушкины тревоги про мою одежду:

— А как я в этом пойду? Что я скажу?

А у отца и тут свои козыри. Во-первых, генерал не с неба упал и должен понимать нынешние наши достатки. А во-вторых, разговаривать с ним не надо. Они этого не любят. Это отец на своей шкуре познал. Они любят, чтобы им только рапортовали.

И тут отец вылез из-за стола и показал, как это делается. А делается очень просто. Вот подходишь ты к генералу — руку к виску и ешь его поедом глазами, а сам в то же время, не жалея голоса, кричи «Товарищ генерал! Иван Сырцов явился!». И бояться их нечего. Отец на фронте столкнулся однажды даже с маршалом, и тот его не укусил. А тут всего генерал, да ещё, пожалуй, не самый важный, если поставили его над такими, как мы с Санькой.

А бабушка меня с другой стороны теребит:

— Беги на озеро да хоть немного помойся, ведь, если по-хорошему, то тебя и отмачивать надо.

Затем на Глыжку налетела:

— Бросай свою картошку — не с голодного края, целая она будет, потом умнёшь.

Только брат вылез из-за стола — она ему обмылок в руки и рогожу:

— Спину потри не ленясь. Да обмылок не утопи, идол безрукий, я уже год его берегу!

Весь вечер в доме было столько шума, будто на пожаре. Не успел я с Глыжкой прийти с озера, вымытый ради завтрашнего визита к генералу чище чем стекло, бабка наспех начала зашивать штаны, а потом побежала их стирать на ручей. Пока солнце сядет, так ещё высохнут. А отец нашёл сапожную лапу и взялся подбивать подошвы на солдатских ботинках, которые начали уже просить каши. Затем он наваксил ботинки дёгтем, чтобы не были такие жёсткие и рыжие.

Вот уже на улице девчата и частушки про лейтенанта с майором запели, видимо, до них ещё не дошло, что меня вызывает генерал. Но в доме к ним никто не прислушивается, ещё всем нам нет угомона. Отец теперь за парикмахера. Посадив меня под самую лампу, он укорачивает мне вихры. Я прошу, чтобы он сделал «под польку», а он просит, чтобы я не крутил головой, а то сделает «под Котовского».

А бабушка тем временем рыкает на столе скалкой-рубчаткой — утюжит мои штаны, ведь после мытья их словно корова пожевала. Из-за этого самого рычания и частушек с балалайкой с улицы не слышно.