Мы с Санькой — артиллеристы... - [14]

В конце концов бабушка пришила к воротнику рубашки вместо утерянной армейскую пуговицу от изношенной наголову отцовской гимнастерки и задула лампу. Все угомонились и легли спать. Вот как оно бывает, когда тебя врасплох позовёт генерал.

Да и утром ещё один раз генерала вспомнили. Вышли мы, позавтракав, со двора. Отец, бабушка и Глыжка, чтобы идти в колхоз, а я — в училище. Тут встретилась наша соседка, тётка Фёкла, посмотрела, что я такой нарядный и даже в ботинках, будто в сваты собрался, и спросила у бабки:

— Разве ваш хлопец не в колхоз?

— А, — пренебрежительно махнула старая рукой и не то похвасталась, не то пожаловалась, — генерал вот вызывает.

Получилось у неё так, будто это для нас обычная вещь и уже надоели ей эти генеральские вызовы хуже горькой редьки.

Мы попрощались, мне пожелали удачи, и я со слабой надеждой в душе отправился в путь. Что оно будет и как оно будет — тёмная ночь. Хорошо бы, чтобы я понравился генералу.

Батя и Маятник

Я никогда в жизни ещё не видел своих генералов. Немецкого в войну — пришлось, так и то издалека. Правда, это я сейчас думаю, что это был генерал, а может, это и не он, может, какая другая важная шишка в плетёных погонах. Помню только, что бегали перед ним немцы словно одержимые, вытягивались в струну, хлопали каблуками, а когда садился в легковушку, даже дверцу ему солдат открыл. Сам, видите ли, не мог — господин большой. А свои генералы нашу деревню почему-то миновали, хотя разных войск через неё шло и немало, или, может, и заезжал который, да не попался мне на глаза. Конечно, я понимаю, что свой генерал — это свой, но всё-таки и не с обычного поля ягода — начальство большое, не колхозный бригадир тётка Нинка. А мне же не только на него смотреть, наверное, и разговаривать придётся, что-то же он у меня спрашивать будет. Хорошо, если угожу ответом, а если, не дай бог, язык проглочу или буду мямлить свои «ыгы»? Здесь нужно набраться смелости. И всю дорогу я то набирался её, то опять терял, и чем ближе к училищу, тем меньше её оставалось.

К моему счастью, сразу на КПП встретил Юрку, как всегда, весь отутюженный и начищенный. Он, оказывается, давно меня здесь стережёт, чтобы снова не прицепились какие-нибудь салаги. Юрка сам меня проведёт чуть ли не до генеральского порога, чтобы я не околачивался где попало, а вовремя был на месте как штык. Ради этого он даже смылся от своего старшины, за что, конечно, может и нагореть, если тот спохватится. Ну, скажите, как такого товарища не любить? Это же не Юрка, а родной брат. С таким, как говорят, и в разведку можно идти. А когда-то я думал, что он самохвал, — там, на наших деревенских танцах.

— Ты генерала не бойся, не будь мямлей, — будто заглянув в мою душу, подбадривает меня Юрка, — у нас Батя справедливый. Правда, и строгий, но стружку снимает больше с офицеров.

Моим ушам не верилось: генерал и — Батя. Я этому очень удивился и обрадовался, душа немного успокоилась, начала возвращаться моя отвага. Если бы он ещё и стружки не снимал, можно было бы и вовсе осмелеть. Только же чего меня зовёт тот Батя?

— А недобор, — пояснил Юрка. — Приёмная комиссия перестаралась, много отсеяла.

Теперь я в душе злорадствовал: так им и надо, а то прихотливы очень — тот им не подходит, этот им не нравится, подавай им одних отличников. Это же хорошо, что Батя-генерал справедлив, видимо, он показал той комиссии, где раки зимуют, чтобы не брезговали такими, как я.

В длинном коридоре, под дверями генеральского кабинета, обшитых чёрной клеёнкой, с надписью на стеклянной табличке: «Начальник училища» толклось отсеянных душ с пятнадцать. И у меня уже который раз за сегодняшний день снова остановилось сердце. По лицам парней я догадался, что бумажка в моей руке — это ещё не всё, что говорить «гоп» ещё рано. Наверное, генерал сам высевки пересевает. И как в воду смотрел!

Нас начали вызывать в кабинет по одному. Первые двое выскочили из кабинета через одну-две минуты с улыбкой во все зубы — зачислены. А у них ведь тоже отметки на экзаменах были не золото. Народ под дверью повеселел, а с народом — и я. Прорвёмся!

А третий был там с полчаса. Что там генерал с ним делает, почему так долго держит? Смельчаки пытались даже подсмотреть в замочную щель — ни черта не видно. Хлопцы встревожились — и не зря: вышел он оттуда красный, растерянный, ничего нам не сказал, только в отчаянии махнул рукой и подался молча на улицу. А что тут говорить — не приняли.

После этого вызвали меня. Я переступил генеральский порог словно во сне, переступил и сразу растерялся, так как понял, что маршировать по генеральскому полу моими ботинками, как учил нас с Санькой тот салага при первом нашем появлении в училище, видимо, нельзя: пол здесь хрупкий — не из досок, а каких-то планок в ёлку, — поэтому по отцовской науке и начал рапортовать с самого порога:

— Товарищ генерал!

И не узнал своего голоса, будто я свисток проглотил, такой он оказался тонкий. А ведь мне нужно быть бойким, смелым хлопцем. И, сбившись, я завопил ещё громче:

— Товарищ генерал! — и совсем запутался. — Появился… прибыл… Сырцов… по вашему приказу… нет — вызову!..