Мы, легенды - [3]

«Несъедобен» было наихудшим определением, какое вампир мог дать человеку. Хуже звучало только архаичное «нравственно малоценный», которое Армани использовал лишь однажды за годы их знакомства, — отзываясь о предыдущем мэре.

— И он храпит, как свинья, — продолжил он. — Я оставил платок со своими инициалами на его подушке…

Джонсон досадливо махнул титановым колом, прерывая словоохотливого вампира. Острие чиркнуло о дощатый пол, прорезав глубокую царапину, похожую в лунном свете на вытянутый черный шнурок.

Армани вернулся к теме:

— Мы ведь уже обсуждали это: если перебить всех, ты останешься без работы. А твоей пенсии — мы считали, помнишь? — не хватит на колледж внуку и на помощь с оплатой квартиры твоей дочери…

— Если ты выпьешь их кровь, им не нужны будут колледж и квартира… — прошептал охотник, чье дыхание перехватило от фальшивого волнения из-за будущей трагедии, в возможность которой он не верил.

— Ты плохой актер, — миролюбиво заметил вампир. — Почему просто не сказать правду? Что бы там ни было, я пойму.

Джонсон облегченно вздохнул. Эта фраза Армани — «я пойму» — всегда успокаивала его, служа индульгенцией в сомнительных предприятиях, которые он проворачивал с помощью вампира. Изредка он произносил ее сам, когда вампиру требовалась деликатная помощь в его кровавых делах.

— Мое время заканчивается, — объяснил Джонсон. — Дело не в пенсии, хотя и в ней тоже… — он замялся, думая, как бы помягче выразить то, что вампир едва ли поймет, невзирая на свое обещание, — а если и поймет, то не примет.

Армани выжидательно молчал. Джонсон понял, что придется все сказать самому. Вампир не угадает и не продолжит его мысль, как делал всегда. Возможно, угадает, — но промолчит, не поможет выпутаться из неловкого положения.

— В общем, — выдохнул охотник недовольно, — я хочу завершить карьеру так, чтобы город запомнил меня надолго. Навсегда.

— Хочешь под занавес убить меня, — заключил Армани удивительно спокойным голосом.

— Кроме тебя, никого не осталось, — сказал охотник оправдывающимся тоном. — В смысле, другие тебе не ровня: ты — легенда, держишь город в страхе уже почти полвека… и ужасно бесишь нового мэра, — тяжело вздохнув, Джонсон набрался мужества и закончил: — Если бы я одолел тебя, я сам стал бы легендой. Плюс ежегодно растущая награда за твою голову… затем еще премия, пожизненное членство в профсоюзе и медстраховка, плюс должность внештатного консультанта мэрии…

— Плюс музей твоего имени, — ехидно продолжил вампир.

Он все-таки читал мысли. Джонсон снова покраснел — в третий раз за их встречу — и почувствовал растущее раздражение. Это даже хорошо, подумал он: если буду злиться, быстрее сделаю… Что именно он сделает, охотник не решился произнести даже мысленно. Ему было неловко перед читающим его мысли вампиром.

Армани молчал. Стоявший напротив узкого чердачного окошка в потоке лунного света, заставлявшего его антрацитовый камзол искриться, он, казалось, тяжко размышлял над открывшейся перспективой. Джонсону стало стыдно. Их дружбе почти сорок лет, — и вот он ее разрушил. Если подумать, вампир не сделал ему ничего плохого, не считая пары пакостей в первый год их противоборства, когда они еще неважно знали друг друга. Уязвленный раскаянием, охотник был готов извиниться и взять свои слова обратно. Но извинения ничего не исправят: Армани обладал блестящей памятью, особенно на дурное. Он никогда не забудет этот разговор.

Вампир достал зубочистку и принялся выковыривать застрявший в острых треугольных зубах клочок человеческого мяса. Он не подавал виду, но был рад, что не ему довелось поднять эту щекотливую тему. Армани сам давно думал о том же: что Джонсон не вечен и что однажды настанет день, когда он не сможет выйти на охоту, — и в городе не останется охотника равного ему класса. Никого, достойного соперничества. Вампир привык к Джонсону и был по-своему привязан к нему, но отпущенный им срок действительно подходил к концу. Армани подумывал о том, чтобы обратить охотника, но всякий раз отбрасывал эту идею. Вампир был из «поздних», его обратили в возрасте чуть за пятьдесят. Вот уже шестьсот лет он еженощно проклинал судьбу: нелегко быть бессмертным с простатитом, прострелами спины и экземой. Джонсону сейчас шестьдесят четыре и здоровьем он уже не блещет. Обретенное в таком возрасте бессмертие обернется наказанием. Он будет вечно винить во всем Армани, — и тому вечно нечего будет сказать в свое оправдание.

Но дело не только в гуманизме. Вампир не состоял в профсоюзе, ибо профсоюзов у них нет, но он был тщеславен и верил в значимость репутации. Он знал, что другого такого охотника придется ждать еще добрых полсотни лет, — и что, возможно, он не дождется его никогда. Джонсон был лучшим из охотников, что попадались Армани за его долгую жизнь. И было бы чрезвычайно престижно погубить его, войдя в историю города вампиром, победившим того-самого-Джонсона. Тогда Армани действительно станет легендой. Вот о чем думал вампир, жуя зубочистку и бросая на собеседника быстрые оценивающие взгляды.

Охотник перехватил титановый кол поудобнее. Молчание вампира означало, что тот принял новые правила игры. Или не принял, не сумев их осмыслить и переварить, но это теперь неважно. Джонсон решился. Он пройдет этот путь до конца. Он довольно унижен тем, что пришлось разжевывать этому снобу в камзоле очевидные вещи. Ничего не исправить: их многолетней дружбе конец. Ужасно жаль, но охотник намеревался извлечь из неприятной ситуации максимум пользы. Он поднял кол и сгруппировался для удара, отставив правую ногу назад для лучшего упора.