Мы из Кронштадта. Подотдел коммунхоза по очистке от бродячих морфов - [124]

– То есть это вы хотите сказать… Что у Мутабора была мотивация?

– Да. Сильнейшая мотивация. Лютая ненависть и месть. То же и у двух остальных. Причем мотивация у первого разумного морфа – Альманзора, кажется, – была слабее, он был более глупым. Но у него, к слову, и ручки пришитые были на стадии лизиса[69], потому и отвалились. А вот у Мутабора приросли отлично. Как и у вивисектора, кстати. Явно наличие чего-то вроде иммунной системы, опознающей и переваривающей чужие ткани.

– А у единственного успешного эксперимента? Там какая мотивация?

– Смешно и грустно. Бабушка и внуки. Безумная любовь. И совершенно бесполезно, мы никак это не можем использовать, – печально улыбнувшись, признается Валентина Ивановна.

– Та-ак. Значит, Мутабор сейчас потерял мотивацию и, соответственно, «уходит».

Кабанова молча кивнула, провожая взглядом стремительно скользнувшую над нами здоровенную чайку.

– Ну хорошо. А я-то тут с какого боку?

– Нам предложили его экстерминировать[70]. Он ведь действительно очень опасен.

– Как посмотреть. Блондинку он взял любо-дорого было посмотреть.

Тут до меня доходит, что я рассказываю начальнице некрологической лаборатории очевидные для нее вещи. Ясно же, что без ее санкции и благословения морфа никто бы так на зачистку не выпустил. И ответственность она, разумеется, взяла на себя.

– Я знаю. Дело в том, что эксперименты на животных дали интересный результат. Морфированный экземпляр вполне потребляет и зомби своего вида. Особенно когда у него небогатый выбор между голодовкой и охотой на зомби.

– Ну я видел, что и зомби друг друга жрут.

– Они жрут упокоенных. А морф упокаивает сразу сам. Охотится и упокаивает. К слову, я общалась с вашим пациентом из Америки. Он своими наблюдениями подтвердил этот вывод. Морфы и сами занимаются чисткой таким образом. И мы могли бы это использовать, коль скоро зомби – пищевая база для морфов.

– Много ли проку с одного морфа.

– Скажите это еще раз. А я припомню охоту на Блондинку.

– Да ладно вам. Я ж тоже не очень хочу, чтоб его пристрелили. Хотя знакомство с ним вспоминаю с содроганием.

– Значит, придется вам посодрогаться еще, – решительно говорит моя собеседница.

– Вот это здорово! Всю жизнь мечтал! Вот спасибо вам громадное!

– Перестаньте паясничать, – одергивает меня, как расшалившегося школьника, строгая учительница.

– А моего согласия даже и не спросили?

– Этот разговор не учитываете? – улыбается Кабанова.

– Ну вы не спрашивали меня о согласии. Черт, да я даже не знаю, с чем я тут должен соглашаться!

Валентина Ивановна внимательно смотрит на меня и потом спокойно говорит:

– Мы знаем дополнительный резерв для мотивирования Мутабора. Благодаря ему мы получили массу интереснейшей информации, и он как источник еще не исчерпан. Поверьте, у меня нет большой охоты подвергать вас и вашу охотничью команду риску. Но ставки очень высоки. Очень.

– Как тогда, когда вы остались ставить опыты в пустой поликлинике?

– Значительно выше, – серьезно отвечает упрямая моя наставница.

До Ольховки Ириха решила не ехать. По словам Мелании Пахомовны, за пару километров была заросшая дорожка, которая выходила на свежую лесосеку, а оттуда по тропинкам можно было при известном везении довольно быстро и минуя редкие и немноголюдные здесь деревушки выбраться сначала на ветку железной дороги, а потом и на шоссе Санкт-Петербург – Москва. Или, как частенько называл это шоссе ядовитый Витька, – «Трасса, ведущая из города-героя Ленинграда в город-геморрой Москву».

Сюка за спиной деликатно повизгивала, но сидела вполне спокойно. Мотоцикл шел легко, и наконец Ирка заметила вроде бы подходящий съезд, во всяком случае, просвет в кустарнике у дороги сильно напоминал проезжее место.

Тут пробираться стало сложнее, и несколько километров пришлось повозиться. Наконец немного наискосок проявилась другая дорожка, не такая заросшая. Шла она немного не туда, но ехать по ней было куда как проще. Ириха повертела в руках карту района, фиговую, прямо скажем, карту, по возможности сориентировалась (хотя ни той дорожки, по которой она ехала, ни той, по которой собиралась ехать, на карте не было и в помине), зато впереди, как раз по карте судя, была вполне себе пристойная дорога, идущая хоть и в обход, но куда надо. На дорогу между Борками Ирина выехала позже, чем рассчитывала, но не так чтоб уж слишком задержавшись. Аккуратно перебралась на другую сторону. Вроде никто не заметил, да и она никого не заметила. Опять тропинки, опять наобум святых, по солнышку ориентируясь и слушая, как там за спиной Сюка – все-таки рядом с дорогой мертвяки вполне могли быть. Нашли заброшенную дорожку, покатили по ней. Солнце показалось из-за тучек, почему-то не совсем там, где ожидала его увидеть Ирина. Остановилась, снова достала карту. Поразбиралась и вроде сообразила, где они находятся.

Сюка, выпущенная погулять, получила чуток харчей и с неохотой, но залезла в корзину. Поехали дальше. Там, где должна была по схеме быть дорога, ничего не нашлось. Зато через пару километров дорожка неожиданно превратилась в бетонку. Плиты торчали вперекосяк, но дорогу для мотоцикла было выбрать не проблемой. Удивившись внезапной бетонке, Ирка пробурчала себе под нос частенько говоримое ее муженьком в подобных ситуациях странноватое присловье: