Мы идём на Кюрасао - [5]

— Волобуев! Сажай в ялик людей сколько поместится. И ружья возьмите!

Лодчонка ходко почесала к прибрежным кустам и скрылась в них. Назад грёб один Волобуев. Но Тизенгаузен в трубу видел: люди никуда не делись, лежат вповалку на дне ялика. А вот из крепости разглядеть это было нельзя.

Ялик сновал туда-сюда, притворяясь, будто высаживает десант. Выглядело это однозначно: пираты, сообразив, что миновать крепость водой не смогут, решили приступить к ней с суши. Угроза была вполне значимой. Сколько пиратов на шняге, комендант точно знать не мог, но грузоподъёмности судёнышка как раз хватало для команды, способной душевно начистить рыла инвалидам с батареи. Вся надежда крепости в случае приступа была только на пушки.

Сделав вид, что высадил две дюжины буканьеров, Тизенгаузен прибрал ялик к корме и стал выжидать. Смеркалось. Наконец комендант не выдержал. Длинное рыло одного из орудий втянулось за стену. Потом другое, третье… В крепости шла ожесточённая работа: инвалиды, обливаясь потом, перетаскивали батарею, готовясь отражать атаку с берега.

Над Волгой-матушкой стояло вечернее безмолвие, в котором издали слышна была многоголосая ругань и извечное русское «Э-эй-ухнем! Эй, зелёная, сама пойдёт!».

— Как же, пойдёт она сама… — канонир Оглоедов только хмыкнул. — Пупок развяжется, тогда с места сдвинется.

— Мы — когда?.. — коротко спросил его Тизенгаузен.

— Рано, капитан. Сейчас они четвёртую оттащат и замертво упадут. Я скажу, скажу.

Ветер стих окончательно. Команда вся сидела на вёслах, даже вонючего прапорщика к делу приспособили. И ялик спереди запрягли.

— Теперь время! — прошипел Оглоедов.

— Команда, слушай! — шёпотом крикнул Тизенгаузен. — И-и-раз!

«Чайка» легко тронулась, набирая ход.

До самой крепости дошли безопасно, потом шнягу заметили — над стеной раздался матерный визг, хлопнул ружейный выстрел.

— На-кося, выкуси! — заорал Волобуев. — И-и-раз! Навались, православные!

— Ё!!! — отозвались православные.

Инвалиды даже не пробовали вернуть пушки на место — ясно было, что не успеют. «Чайку» обстреляли из ружей, одна пуля засела в борту, другая расщепила весло.

— А то ответим, капитан? — с надеждой спросил Оглоедов.

— Было бы на кого припас тратить! — заявил Тизенгаузен надменно. — Впрочем… Пальни разок, чтоб знали. Только не вздумай по флагштоку. Там штандарт с гербом российским.

— Знамо дело, — заверил Оглоедов. — Мы же русские пираты, чай не немцы какие.

Пушчонка жахнула картечью по крепостной стене, выбив из неё облако пыли. Под громовое «Ура капитану Тизенгаузену!» шняга уходила вдаль по Волге-матушке.

*****

Наконец крепость осталась позади. «Чайка», облаянная собаками и ночным сторожем пристани, благополучно миновала Большие Концы. Выпили по чарке. Настроение на борту царило безмятежно-возвышенное. До флибустьеров дошло, что они ненароком совершили взаправдашний подвиг, и обязаны этим своему капитану.

— А с государевым человеком что делать? — спросил Волобуев, предъявляя капитану прапорщика, взопревшего от вёсельной работы.

— За борт, — небрежно бросил Пётр. — Заодно и помоется.

Государеву человеку, дабы не утоп случаем, вручили бочонок из-под квашеной капусты.

— Раздайся, грязь — дерьмо плывёт! — скомандовал канонир Оглоедов.

Прапорщика метнули за борт так рьяно, что он верных полпути до берега летел по воздуху. Бултыхнуло.

— Это вам даром не пройдёт! — донеслось издали. — Нет такого закона, чтобы государева человека в воду кидать…

Дед Шугай сказал, какой зато есть закон.

— Ну, ты полегче, старина… — ласково попросил Пётр. — Ох, да что это с тобой?

В лунном свете все казались бледными, но лицо деда было белее, чем хорошо накрахмаленное исподнее. Пётр пригляделся и увидел, что плечо Шугая криво перевязано набухшей тряпицей.

— Ерунда, ваше благородие, — сказал боцман. — Пульку словил из крепости. Бывало и хуже. Заживёт, как на собаке…

Тизенгаузена равно ужаснули ледяное спокойствие деда и внезапное исчезновение из его речи морских слов. Капитан смекнул: дело худо.

— К берегу! — потребовал он.

Дед Шугай удивлённо посмотрел на капитана и вдруг упал.

На берегу Тизенгаузен приказал развести костёр, вскипятить воды, порвать на бинты чистую рубаху, принести со шняги фонарь, острый нож и иголку с ниткой.

Приготовлениями руководил Волобуев.

— А это надо? — опасливо спросил он, глядя, как Тизенгаузен самолично правит нож на оселке. — Авось оклемается наш боцман. А гикнется, так на то и Божья воля, значит.

— Не боись, — заверил Пётр. — Я же дворянин, если ты забыл.

— Как можно! — Волобуев даже обиделся.

— Любого дворянина с самого детства учат воевать, — объяснил Тизенгаузен. — А заодно и штопать дырки, которые случаются в людях от войны. Лекарь я, конечно, неумелый, но пулю извлечь, промыть рану и зашить её — смогу. Иначе вспыхнет в ране антонов огонь, и если придётся руку отрезать, считай, ещё повезло. Нужен тебе однорукий боцман?

— Капитан дело говорит, — подтвердил канонир Оглоедов. — Пётр Петрович, ваше благородие, сколько водки в деда заливать?

Тизенгаузен бросил короткий взгляд на Шугая, который что-то невнятное бормотал в бреду.

— Всю, — сказал Пётр.

*****