Мы будем вечными как горы - [9]

— Как вы развлекаетесь?

— Развлекаюсь? — надменно глянул на меня король. — У меня нет на это времени, молодой человек.

— Занимаетесь ли вы чем-нибудь кроме работы? — переформулировал я свой вопрос.

— Что ж, — склонил голову на бок Фредерик, — у меня есть хобби, я полагаю.

— Расскажите о нем, — попросил я.

— Я изучаю птиц.

— Изучаете по орнитологическим учебникам? — уточнил я.

— Я могу вам показать, если у вас есть время, — кажется, под королевскими усами промелькнула слабая улыбка.

Разумеется, я согласился.

В сопровождении андроида-дворецкого мы прошли в пристройку на заднем дворе особняка. Фредерик с довольным видом прошагал по надраенному до блеска полу к центру помещения и широким жестом предложил мне полюбоваться окружающим:

— Вот, мистер Смолин, моя коллекция. Видите этого красавца? — указал он направо. — Пурпурная райская птица. Обратите внимание на перья: такого чистого цвета вы больше нигде не увидите, — заверил он. — А это, — он осторожно поднял одну руку и подозвал меня жестом другой руки, — синеголовый ворон. На его выведение у меня ушло целое состояние и более пятнадцати лет, — короля прямо распирало от гордости. — Да вы и сами пройдитесь, не стесняйтесь, мистер Смолин. Смотрите, смотрите, здесь есть, что посмотреть!

Я прошелся и осмотрел помещение со стеклянной крышей. Потом взглянул на дворецкого: интересно, как он относится к тому, что его хозяин ходит по пустой пристройке туда-сюда и гладит воздух?

— Замечательная коллекция, ваше величество, — похвалил я Фредерика. — Как давно вы этим занимаетесь?

— Около двадцати лет. Вы обратили внимание на этот чудесный экземпляр?

Визит завершился на приподнятой ноте. В мою задачу не входило вселять панику в королевскую особу, поэтому я заверил Фредерика, что у него всего лишь легкая депрессия и рекомендовал посетить наш диагностический центр в Берне. Разумеется, когда он сам сочтет нужным…

— Насколько распространены были такие случаи?

— Довольно распространены. Не у всех, конечно, были галлюцинации. Иногда это выражалось в других отклонениях, таких как глубокая депрессия, отказ от моральных ориентиров, социофобия, увлечения, связанные со смертельным риском. В те годы по развитым странам прокатилось несколько волн суицидов.

— Эту ситуацию как-то пытались исправить?

— «Бессмертный Север» собрал закрытый международный консилиум. Было много докладов, споров, теорий, но к чему-то определенному не пришли. У тех, кого обследовали, повреждений в мозге не выявилось. Связь отклонений с «амритой» не была доказана.

— Но при этом отклонения были у всех бессмертных. Разве связь не очевидна?

— Нет, не у всех. Небольшая часть бессмертных в этом плане была полностью здорова. Среди них, к примеру, был Гена — я встречался с ним в те годы довольно часто. Он, конечно, носил старые сандалии вместо нормальной обуви и зачем-то сделал себе тату на руках, но…

— Надписи на санскрите?

— Гм. Да, верно. А вы откуда знаете?

— Догадался. Продолжайте, пожалуйста.

— Да. Так вот. С психикой у него проблем не было. Проблемы у него были с деньгами, но это другая песня.

— А что так? Он был транжирой?

— Он был слишком щедрым. Я имею в виду, щедрость — это, конечно, хорошо, но нельзя же последнее отдавать.

— Понятно. А как вы оценивали состояние Станислава? Вы поддерживали с ним контакты?

— Да, мы виделись несколько раз. Он продолжал служить в армии. Думаю, у него была определенная склонность к жестокости, но она вряд ли была связана с «амритой». Скорее всего, он был таким и до операции.

— Кстати, а вы сами как решились пройти через метод Лурца?

— Это было в две тысячи восемьдесят пятом году, спустя всего несколько лет после начала коммерческих операций. Группа радикалов устроила взрывы в наших лабораториях.

…Бу-ум! Бу-бум!

Меня швырнуло на пол и придавило тяжеленным шкафом. Дико болела правая сторона лица: похоже, в неё впились осколки лабораторных колб. Кажется, в одной из колб была серная кислота. Дым активировал пожарную систему, помещение начало заполняться азотом. Красные огоньки сигнализации отражались в плитках пола. Я судорожно втягивал в свои легкие остатки кислорода, и думал, что на этом карьера Александра Дмитриевича Смолина закончится. Но оказался неправ. Меня откачали.

Очнулся я на чем-то жестком и холодном. Перед глазами маячило размытое лицо Лурца, над его головой шевелился металлический «паук» медицинского робота.

— Герр Смолин, — слова доносились как будто издалека, — у вас обширные повреждения легких и печени. Я планирую срочную операцию, но мне нужно ваше согласие. Вы хотите пройти через мой метод?

Я попытался ответить, но челюсти отказались двигаться, поэтому я просто моргнул.

— Хорошо, — лицо Лурца исчезло из поля зрения. — Начинаем.

Одна из лапок медицинского робота опустила на мой нос дыхательную маску, и я провалился в сон.

Во второй раз я пришел в себя в мягкой кровати. Правая часть лица побаливала, во всем теле ощущалась слабость, но дышалось легко и в голове царила ясность. Я осторожно приподнялся и сел, опустив ноги в мягкие тапочки. Кровать стояла в постоперационной палате класса люкс.

У меня было странное ощущение, и через некоторое время я понял, в чем дело: мое нёбо сочилось жидкостью, которая стекала по дальней стенке горла в пищевод. Я поднес согнутую ладонь ко рту и дыхнул. Характерный тонкий аромат «амриты» пощекотал обонятельные рецепторы. Я вынул из руки катетер, поднялся на ноги и прошаркал к зеркалу в ванной комнате. Лицо в отражении было осунувшимся, с большими темными глазами. Голова была побрита, в районе темени виднелись следы трепанации. На правой щеке, закрепленный пластырем, висел здоровенный компресс.