MW-02-03 - [16]

Утром 30 ноября 1808 года французская пехота провела разведку боем, ударила на дорогу и склоны долины. Наступление захлебнулось кровью в убийственном пушечном и ружейном огне испанцев. Легкость, с которой они спихну ли французов на исходные позиции, подорвала у французских штабных офицеров веру в возможность форсировать Сомосьерру. Раздались голоса, что следует отступить и обойти гранитную плотину по сеговийскому тракту. Вот тогда-то Наполеон и решился атаковать силами шволежеров. Концепция атаки конницей узкого прохода, четырежды забаррикадированного артиллерией граничила - по мнению окружавших Наполеона офицеров - с безумием. Начальник генерального штаба, маршал Бертье, и главный начальник гвар­дейской кавалерии, маршал Бессьере, высказались в том духе, что данный план совершенно невыполним. Тогда император буркнул: "Оставьте это полякам" и приказал генералу Монбрюну передать приказ в его личный тре­тий эскадрон полка шволежеров. Монбрюн галопом помчался к полякам, вывел их на край долины и встретил там такой вал испанского огня, что без слова завернул. Завернул Монбрюн, гордость французской армии, один из пяти самых знаменитых кавалеристов эпохи, чело век, который за всю свою предыдущую карьеру не отсту­пал ни перед чем и ни когда!

Для императора это должно было быть неприятно. Монбрюн стал перед ним и отрапортовал, что в су­ществующей ситуации проведение атаки невозможно.

- Невозможно?! Не знаю такого слова! - крикнул Бонапарте. - Мои поляки тоже его не знают!

Последующий приказ доставил де Сегюр. Двинулись опять, 136 (или же 125 - источники сообщают разное число) человек, орущих: "Да здравствует император!!!"

Ор-От прекрасно описал это в стихотворении "Сомо-Сьерра, рассказ шволежера":

"...Ну и лошадка была у меня в те годочки Масти гнедой, на ножках передних чулочки.

Сам отец объезжал - ох, горячею сделал,

Только тронь шенкелями - словно ветер летела.

И когда капитан, нас в четверки построив,

Глянув как на сынов, молвил: "Соколы, к бою!",

Я на гриву склонился, судьбу ей вверяя.

Мы помчались, кровавый туман рассекая.

О святая Мария! Трудно даже поверить:

Мы верхом - против пушек, стоявших в ущелье.

Лишь безумец иль бог мог придумать такое,

И, безумцы, мы стали отважнее втрое.

"Император!!!" - неслось из горячечных глоток,

Заглушая бряцанье и грохот, и топот.

Кровь до капли отдать за Него мы готовы.

Знал "Великий" солдат своих, знал, право слово!"

Козетульскому не повезло. Он скомандовал атаку и разогнал коня, но когда первые четыре пушки плюнули огнем, его верховое животное было ранено, и, впоследствие, литературный "покоритель" Сомосьерры полетел кувырком. Потом, наверняка, он стоял, глядя на спины товарищей, или гнался за ними на своих двоих, раздирая глотку как король Ричард: "Полцарства за коня!!!" В этой ситуации командование атакой взял на себя капитан Дзевановский, но и ему не было дано добраться в седле до конца пути.

Это и вправду была смертельная атака. Пушки били прямой наводкой в плотную массу лошадей и всадников. Со склонов долины их разила лавина ружейных пуль. С обеих сторон дороги, из-за низенькой стенки, сотни испанских стрелков поливали их картечью "a bout portant" - вплотную, касаясь стволами ру­жей и тромблонов (ружей с расширяющимся в виде лейки стволом) конских животов. Снова Ор-От:

"Пламя, стоны, проклятья ущелье накрыли...

У людей и коней - будто выросли крылья.

Мы рубили как черти, летели как птица,

Под копытами вражьи кровавые лица...

Грохот пушек, крик смерти, и падают кони,

Гибнем мы - не осталось полста в эскадроне...

Тут обрыв, там враги - братцы, это ж ловушка...

К черту!!! Рысью!!! Вперед!!!

...И захвачены пушки!"

Даже после захвата второй батареи дон Бенито Сан Хуан верил, что через мгновение эта горстка бе­зумцев превратится в пыль, и что французская армия покорно стечет по склонам Гуадаррамы. Главная хунта была уверена в этом заранее и спокойно ожидала в Аранхуэсе вестей о бессильном бешенстве Корсиканца. Когда же поляки растоптали третью четверку орудий, дон Бенито почувствовал, как по спине течет холодный пот. Когда последние пушки покрылись трупами канонеров, а осмелившаяся пехота французов начала караб­каться на горные склоны, дон Бенито сел на коня. Все остальное было уже только паническим отступлением, а Мадрид стал искать атласную подушечку, чтобы положить на нее городские ключи для победителя. Ор-От так закончил сообщение неназванного шволежера:

"Я опомнился... Золотом солнце пылало.

Император подъехал. Его озаряло

Золотое сиянье, жар огненной сечи.

Глянул... Тут нахмурились брови, ссутулились плечи Он увидел погибших солдат пред собою,

Будто травы, что скошены острой косою,

Крикнул: "Слава отважным!", тем, что живы остались,

Только алой волной стыд лицо его залил!..."

Последнее предложение - это чушь. Многим моралистам хотелось верить, что ему было стыдно, так как послал на смерть цвет польской молодежи. Но тут нечего было стыдиться, можно было лишь чувствовать удовлетворение и гордость. Стыдно и глупо рассматривать Сомосьерру в категориях морали, а невоенных, но даже если бы мы захотели остаться на этих первых, то и так следовало бы сказать, что решение Бонапарте в своем эффекте было решением архигуманным. Более сотни "камикадзе" из легкой кавалерии в течение восьми минут на расстоянии 2500 метров завоевало "непреодолимую" позицию. Почти половина атаковавших погибла или же была тяжело ранена, остальные контужены, что для эскадрона конечно же было кровавой жертвой, ис­тинной гекатомбой. Но с точки зрения стратегии, пробить путь для целой армии за счет нескольких десятков человек - было гениальным ходом. Один страшный удар польского кастета на руке "бога войны" пощадил жизни Сутин, а то и тысяч людей, которые обязательно погибли, если бы кампания затянулась. После Сомо­сьерры она же буквально приостановилась на какое-то время, поскольку великая атака парализовала испанцев, забирая у них всяческое желание сражаться. Это была самая дешевая победа Наполеона. Да и вообще, убий­ство тогда мало чего стоило, хотя и слегка подорожало с времен древности. Военные расходы Юлия Цезаря в пересчете на одного убитого варвара составляли 75 центов, в то время как Бонапарте для этой же цели должен был располагать уже тремя тысячами долларов. В свою очередь, убийство одного неприятеля в I Мировой войне стоило США 21 тысячу долларов, во Второй - уже 200 тысяч. Но вернемся к дешевой Сомосьерре.