Музыканты в зеркале медицины - [9]

Сестра Эмили так и не поправилась, несмотря на лечение. Примерно через пять месяцев после возвращения из Бад-Райнерца ее состояние резко ухудшилось, о чем пишет Фредерик 14 марта 1827 года в письме своему к тому времени уже также смертельно больному другу Яну Бялоблоцкому: «Моя сестра Эмилия уже четыре недели не встает с постели. Сначала у нее начался кашель, потом кровохаркание. Мама в ужасе. Мальч приказал пустить кровь. Пустили раз… потом другой: бесконечные пиявки, нарывной пластырь, горчичный пластырь, красавка, авантюра за авантюрой. Она все это время ничего не ела, осунулась так, что ее невозможно узнать. Теперь она понемногу начинает приходить в себя. Можешь представить себе, что у нас творилось…». Но врачи уже не могли ей помочь — Эмили так и не поправилась и умерла уже 10 апреля 1827 года. Через несколько месяцев не стало и Яна Бялоблоцкого. Эти медицинские процедуры, выглядящие варварскими, да к тому же еще и бесполезные, вне сомнения, явились причиной того, что Шопен до конца жизни относился с опаской и недоверием к подобным рекомендациям врачей и отдавал предпочтение гомеопатии.

По возвращении из Бад-Райнерца на семейном совете было принято решение о том, что теперь Фредерик будет в основном заниматься музыкой. Он поступает в Варшавскую центральную музыкальную школу. После восстановления ее возглавил Йозеф Эльснер, который, естественно, охотно принял Фредерика под свое попечение. По его руководством Шопен изучает основы техники композиции и построения форм различных музыкальных произведений. Знаменательно, что под влиянием Эльснера он начинает уделять внимание произведениям для фортепиано с оркестром. Так возникают вариации для фортепиано с оркестром ор. 2 на тему «Là ci darem la тало» на тему из «Дон Жуана» Моцарта, трио для фортепиано, скрипки и виолончели ор. 8, и вершина: фортепианные концерты фа-минор ор. 21 (1829 год) и ми-минор ор. 11 (1830 год). Наряду с этим он продолжает сочинять вальсы, мазурки и полонезы — лишь позднее его друг Фонтана присвоил номера этим произведениям.

Потеря младшей сестры была огромным потрясением для дружной семьи, и приглашение в замок князей Радзивиллов Антонин во время летних каникул траурного 1827 года явилось для Фредерика желанным поводом отвлечься от тяжелых мыслей. Сам князь был большим любителем музыки, играл на виолончели и даже пытался пробовать свои силы в композиции — его музыкальное сопровождение к «Фаусту» Гете получило высокую оценку Листа. Этот выдающийся человек, женившись на прусской принцессе, добился в качестве свадебного подарка освобождения всех польских солдат, которых удерживали в плену в Силезии. Шопен посвятил князю фортепианное трио и, гостя у князя, написал, по всей видимости, с учетом его вкусов, Alla polacca для виолончели.

В это же время в Варшаве бурно продолжалась карьера Шопена — исполнителя-виртуоза, но чем ярче были его успехи как пианиста, тем меньше времени и сил оставалось на творческую деятельность. Поэтому отец старался использовать любую возможность для продолжения всестороннего музыкального образования сына, который к тому времени начал интенсивно заниматься оперным жанром. В Польше такие возможности были ограничены и поэтому пришлось искать контакты за рубежом. Возможность для таких контактов появилась в 1828 году во время работы международного зоологического конгресса в Берлине под председательством Александра фон Гумбольдта. Для участия в конгрессе был приглашен польский зоолог Яроцкий, друг семьи Шопен. Яроцкий взял Фредерика с собой в Берлин, в надежде на то, что его знакомый зоолог Лихтенштайн, который был управляющим делами конгресса, познакомит юного Шопена с музыкальными знаменитостями прусской столицы, тем более что Лихтенштайн был близким другом покойного Карла Марии фон Вебера. К сожалению, этим надеждам не суждено было осуществиться и желанные контакты установлены не были. В письме родителям от 20 сентября 1828 года Шопен с грустью написал: «Здесь был и Спонтини, и Цельтер, и Мендельсон-Бартольди, но я не нашел удобной возможности представиться никому из этих господ, так что поговорить ни с кем не удалось». В эти дни Шопен запечатлел участников конгресса в карикатуре и поиздевался над их манерами в следующей жанровой сценке, которую мы приводим из его письма к родителям: «Вчера состоялся торжественный обед всех ученых, которых я раньше уже разделил на три класса. Председательствовал не Гумбольдт (ведь у него хорошие манеры!), а какой-то другой важный чин научного цеха… За столом я сразу же заметил, что мой сосед меряет меня (чужака!) косыми взглядами. Это был профессор ботаники из Гамбурга. Его могучая фигура не могла не вызвать у меня зависти. Мне приходилось разрывать булочку двумя руками, он же одной свободно сплющивал ее, настоящая лягушка с медвежьими лапами. Он разговаривал с Яроцким через мою голову и увлекся беседой до того, что залез рукой в мою тарелку и стал собирать на ней крошки в кучку… Пока он хозяйничал в моей тарелке, я сидел, как на иголках, потом вытер тарелку салфеткой».

Тем не менее в Варшаву Шопен вернулся с массой музыкальных впечатлений. В Берлине он не жалел времени на посещение театров и Певческой академии. В конце своего пребывания в Берлине он написал домой: «Я здоров и посмотрел все, что здесь можно увидеть. Я возвращаюсь домой, к вам… Но это путешествие пошло мне на пользу». Уже летом 1829 года он закончил свое обучение в музыкальной школе. После выпускного экзамена Эльснер выдал Шопену диплом с восторженной характеристикой: «Блестящий талант, музыкальный гений». В знак благодарности Шопен посвятил учителю фортепианную сонату ор. 4 до-минор.