Мужские прогулки. Планета Вода - [23]

— Нет, сегодня никак не могу!

Зоя с разочарованным видом встала из-за стола и принялась перемывать посуду. Иван знал, если жене не удастся настоять на своем, она будет весь день дуться, досаждать ему придирками: то он, видите ли, развел со своими бумагами беспорядок, то ненароком локти во время обеда на стол поставил, то сутулится и тому подобное. Чтобы не портить себе удовольствие от работы, он решил каким-нибудь образом выдворить жену из дома хоть на несколько часов. Поэтому и предложил ей отправиться на прогулку в сопровождении Фиалкова, а он тем временем и делом займется, и с Алешкой посидит. Зоя от удивления уронила в мойку чашку.

— Нечего одной ездить. Мало ли кто шляется по лесу… Так мне будет спокойнее, — объяснил Иван.

— Но почему именно Фиалков? Мог бы меня прежде спросить, — сердито заметила Зоя.

— Ганьку и Семена ты не выносишь… Остаются Филипп и Фиалков. Сейчас созвонюсь с ними.

Зоя не стала спорить, ушла в спальню переодеваться.

Михаил Михайлович ждал Зою у входа на пригородный вокзал. Она обратила внимание, как бодро и подтянуто выглядит он в свежеотглаженной рубашке из льна, каким здоровьем веет от его небольшой спортивной фигуры. Под его неулыбчивым пристально-оценивающим взглядом она и сама почувствовала себя подтянутой, очень юной, какой-то утренней, тоже ладной в джинсах и тонкой синей спортивной рубашке из верблюжьей шерсти. Он молчал, и это сразу же ее разозлило. Предвидя испорченную прогулку и заодно вымещая досаду на мужа, она отчитала Фиалкова:

— Что это вы? Почему вы вмешиваетесь? Зачем? Кто вас просил? Вам не следовало соглашаться ехать!

— Я не мог, — ответил он.

Было непонятно, к чему он относил свое «не мог».

Зоя пожала плечами и направилась к электричке, раздраженно позвякивая подвесками светлого серебряного браслета. Фиалков, не говоря ни слова, последовал за ней. Да и что было говорить, что объяснять? Выслушав просьбу друга, Михаил Михайлович вначале испугался, а потом обрадовался. Конечно, он тут же согласился. Самому себе он объяснил свое согласие опасением рассердить вспыльчивого, не терпящего возражений Ивана. Но насколько искренне было это объяснение? Собственные, даже самые честные, объяснения мотивов зачастую не сходятся с поступками, мысли не до конца отражают внутренние побуждения, особенно то, подсознательное, в чем человек не хочет признаться самому себе. Да и разве всегда мы способны уяснить неожиданные внутренние толчки, смены настроений, вихри в сердце, движения души?! Перед глазами Михаила Михайловича стояла картина, увиденная им на недавней пирушке: хищная, как бы вибрирующая от напряжения нервов фигура друга, ухаживающего за женщиной. В этой картине Фиалков видел для себя нечто освобождающее.

Зоя шла по перрону, тяжелая волна ее волос покачивалась, перекатывалась по лопаткам, и Фиалков не мог оторвать глаз от этого обилия, от этой струящейся массы. Осязая спиной его неотрывный взгляд, Зоя резко, на ходу, оборачивалась, чтобы встретиться глазами, надеясь смутить своего спутника, но смущалась сама. Было в этом мужском упорном взгляде что-то такое, отчего, помимо воли, в ней пробуждалась и наполняла всю ее неуместная и неловкая сейчас, магическая, властная сила женственности, обостренное ощущение собственного очарования, в котором есть что-то постыдное, но и радостно возбуждающее… Злясь на Фиалкова и на себя, она поспешно вошла в вагон электрички и села к окну с замкнутым, хмурым видом.

Стремительно понеслись дома, окна, витрины, вывески, рекламные щиты, и вот уже позади остались и вокзальная теснота, и шум, и лязг машин, чудовищное обилие людей, липкая уже с утра духота воздуха, замутненного выхлопными газами, испарениями от разогреваемого асфальта, заводскими дымами. Михаил Михайлович с убитым видом сидел неловко на самом краешке скамьи, с доброй покорностью поглядывал на Зою. Ей стало жалко его. И она, отходя уже, заговорила с ним шутливым тоном.

— Ну как, уже привыкли к взяткам? Берете?

Он ответил с обезоруживающей серьезностью:

— Думаю, взяточничество никогда не станет моим пороком.

Она кивнула головой так, словно подтверждала это.

— А если та женщина права, если действительно окажется так, как она говорила… Что тогда?

— Какая женщина? — спросил Фиалков, панически соображая, о какой женщине может идти речь.

— Ну та, что преподносила вам коньяк, — пояснила Зоя. — Это ведь она просветила вас насчет взяток в больнице?

Он задумался и не ответил.

Электричка остановилась на безлюдной крохотной станции, состоящей из нескольких бревенчатых домиков. Зоя посмотрела-посмотрела в окно и вдруг встрепенулась. Михаил Михайлович тут же уловил это движение и направился к выходу. Сойдя на пустой перрон, он подал спутнице руку. Она положила ладонь на изгиб его локтя. Этот доверчивый жест слабости и женственности его ошеломил. Бережно поддерживая ее, он сошел с перрона на шоссе.

С одной стороны на дорогу наступал синей стеной старый сосновый лес. А с другой — тянулся светлый луг, еще более светлый и юный по сравнению с темным лесом. День разгорался, сверкал, плавился серебром. После грохота города, шума вокзала, воя электрички стеклянная тишина луга оглушила. Зоя сняла босоножки и засучила брюки, опасаясь, вероятно, зазеленить их травой. И вдруг, запрокинув голову, побежала по светлому лугу, волосы ее развевались от бега и ветра, ноги путались в жилистых плетях мышиного горошка и сбивали белые шарики отцветших одуванчиков.