Мужская поваренная книга - [25]

По-холостяцки, прямо из чугунка, ел стреляющее обильными жирными брызгами на белоснежную скатерть кавказское варево. Обжигаясь одновременно и температурой, и остротой, пытался успокоить заползшего под череп ежа явно не беспочвенных подозрений. Ах, эти ваши женщины — мстительны, внезапно коварны и немилосердно жестоки. И куда смотрят глаза влюблённых мужчин? А ведь бывали уже прецеденты, ох и были уже тревожные намёки.

Случилось как-то автору сих строк слегка вознемочь. Утратить несколько привычный оптимистичный аппетит и слегка от этого взбледнуть. В ту скорбную пору как раз в мире злобствовали пандемии птичьих, свиных и прочих гриппов. Легкомысленно поддавшись новомодным веяниям и уверовав в каких-то никому не видимых «микробов», сдуру решил изменить верным и проверенным подорожнику, чабрецу и малине. Согнув в унизительном почтении стан и нежно заглядывая в личико своей ведьмы, этой внучке хирурга и гинеколога, племяннице терапевта и сестре провизора, умолял об уколе новомодным басурманским снадобьем «Антибиотик». Подозрительно быстро согласившаяся на этот кунштюк незабвенная немедля плотоядно вонзила шприц в моё нежное и трепетное. Радостно улыбаясь, вколола вкусный, питательный и полезный раствор и нежно похлопала по пострадавшему месту. А уже всего минут через пять ваш покорный слуга, окончательно и стремительно поплохев здоровьем, оседая на слабеющих ножках и выпуская из сомлевших пальцев край стола, успел прохрипеть только: «Завещаю что бы все!» и… со вздохом счастливого облегчения унёсся вприпрыжку в Вальхаллу.

Очнулся стараниями двух валькирий в белых халатах, колдующих с суровыми лицами с капельницей и читающими вполголоса лекцию неудавшейся молодой вдове. По причине слабых умственных сил никак не мог понять, на что именно хором пеняют Хильд и Христ. На несочетаемость антибиотиков и вчерашнего алкоголя в крови потциента или на стыдливые девичьи полумеры в выборе дозировки, приведшие столь блистательный замысел потравы мужа к полному фиаско. Указуя перстом на отравительницу хрипел: «Она… она!». «Знаем, знаем!» — ласково улыбаясь отравительнице, отвечали валькирии.

Едва только оказавшись в силах приподнять голову со смертного одра, принялся дразнить будущую бобылку Локустой и Агриппиной. Обзывал Госпожой Тофаной, мстительно припоминал славных своими милыми семейными традициями Медичей и Борджиа. Только-только поднявшись на дрожащие ещё ножки, на пузырёк с оставшимся снадобьем приклеил новую рукописную этикетку с черепом, костями и жирной надписью «Йад!» и настойчиво укладывал «для будущих потрав» в женин походный ридикюль. Настойчиво предлагал к просмотру интереснейший фильм «Яды, или Всемирная история отравлений». Ждал раскаяний и покаяний, а дождался лишь вопроса, заданного с неприличным интересом и злючей ухмылочкой: «А скажи, страшно было… или нет?» Гордо выпятив грудку, хрипло пробасил: «Конечно же, нет!» и глубоко задумался внезапной своей спонтанной правдивостью. Не умея объяснить столь прискорбный факт рационально, махнул рукой и приписал всё мистике, а сам бросился писать завещание. В тексте весьма напирал на пункт о музыке на грядущем празднике похорон. Изволил настаивать о непременной замене при выносе бренной тушки набившего всем оскомину похоронного марша на оптимистичную «Слышу голос из Прекрасного Далека…» Особо упивался последним куплетом. Бросал перо, вскакивал из-за стола и, опирая свой немелодичный голос на груз прожитого, со слезой в голосе хрипловато напевал: «Прекрасное Далеко, не будь ко мне жестоко, не будь ко мне жестоко, жестоко не будь! От чистого истока в Прекрасное Далеко, в Прекрасное Далеко я начинаю путь»…

Шашлык

Во дворе полил я куст гортензии,

Я не знаю больше дел других.

К мирозданью нет вообще претензий,

У меня давно и никаких.

Зимой, капризная своим непостоянством погода в Таганроге, как всем известно, зависит от скорости Гольфстрима в нашем мелком заливчике, от цен на дрова на местном торговище и от активной инфернальной геополитической деятельности соседки моей — бабки Иды Владимировны.

Старая злючая ведьма, по её собственному признанию, в годы нежной и трепетной молодости имела милое хобби водить красных конников своего личного отряда «Смерть Инсургентке» в лютые кавалерийские рубки на банду атаманши Маруси Никифоровой, тогдашней её лихой соперницы в жарком амурном треугольнике с проказницей Революцией. Теперь же она, просто не находя более серьёзного применения своим мощным талантам, кроме как оберегать свой крошечный палисадник с чайными розами от «посягательств пандемония этих ваших городских депутатов-дерьмократов, извращенцев попамилов и прочих превратностей нашего южнаго климата», меняет погоду в угоду своим цветочкам одним волевым движением крючковатого клюва с бородавкой.

Прошлой зимой не иначе как именно её ворожбой весь конец декабря и начало января без устали лили с небес дожди. Хляби разверзлись. Была непролазная слякоть и распутица, а новогоднего настроения не было никакого. Зато у тёплых стенок домов изумрудной влажностью зеленела молодая травка, и коты, мокрые и грязные по самые уши, по ночам орали на крышах в любовных томлениях свои романсы, как сумасшедшие. Зато три месяца спустя, уже устоявшейся весной, в преддверии восьмого марта, с кривой недоброй усмешкой глядя на уже распустившиеся почки абрикос и голоногих, скачущих вприпрыжку от весенних настроений юных девиц Ида Владимировна мстительно устроила маленький городской армагеддон в виде двухсуточной зимы. В полном комплекте. С лёгким приятным морозцем, обильным пушистым снегопадом, стойким запахом цитрусовой цедры в шампанском и прохожими, весело поздравляющими друг друга «С Новым Годом!»